Кушнер
Мне весело: ты платье примеряешь,
Примериваешь, в скользкое — ныряешь,
В блестящее — уходишь с головой.
Ты тонешь, западаешь в нем, как клавиш,
Томишь, тебя мгновенье нет со мной.
Потерянно гляжу я, сиротливо.
Ты ласточкой летишь в него с обрыва.
Легко воспеть закат или зарю,
Никто в стихах не трогал это диво:
“Мне нравится”, — я твердо говорю.
И вырез на спине, и эти складки.
Ты в зеркале, ты трудные загадки
Решаешь, мне не ясные. Но вот
Со дна его всплываешь: все в порядке.
Смотрю: оно, как жизнь, тебе идет.
(1988)
Современный советский поэт. Род. в конце 1930-х в Ленинграде.
Первую книгу стихов выпустил в 1962 (“Первое впечатление”), затем при советской власти выпустил еще 8 (1966, 1969, 1974, 1975, 1978, 1984, 1986, 1988); был членом Союза советских писателей.
Короче, весь такой пай-дядя, что аж неприлично: не ругается матом, не позволял себе никогда никаких сомнительных высказываний, член позорного ССП, и выпускатель книжек при советской власти в довольно немалых количествах.
И даже не пьет!
И даже состоял много лет на службе не кем-либо, а учителем в советской школе, — а не, например, дворником.
И ведь ни сам не плюнул да и ушел, и не выгнали его, как выгнали бы через три месяца любого Гандлевского или, например, меня!
Умеренность и аккуратность, короче, только плюнуть да растереть, — такое примерно представление об А.Кушнере существует во многих головах людей, и было например, долгое время в голове например, и автора этих строк.
Лишь в 1990 году летом вдруг попались мне его стихи в журнале “Юность”, которые ---- -----, и я удивился, и я поразился, и я пошел в библиотеку и нашел еще, и еще и еще, и стал большим любителем его.
И являюсь до сих пор: вот сейчас, в конце августа 1997-го увидел у Оганяна последнее, 1996 года, Кушнера “Избранное", и взял его почитать, — ого-го!
И сейчас, 23 апреля 2000 года, в воскресенье в 15.19, скажу так – в настоящий момент именно А.Кушнер является русским поэтом из самых первых номеров
2.На самом деле Кушнеру удалось-таки осуществить мечту многих людей быть неромантическим поэтом; мечту, которой хотели достичь в XX веке все подряд, начиная от Пастернака, Мандельштама и даже Маяковского, до Бродского и Кибирова-Пригова-Гандлевского.
Типа того, что быть мол,
человеком эпохи Москошвея
и Акакием Акакиевичем наших дней, и говорить голосом из хора, а не солиста на авансцене.
И погружаться в неизвестность, И прятать в ней свои шаги,
или
Умри мой стих, умри как рядовой, как безымянные на штурмах наших мерли,
и проч., и проч.
Ни разу ни у кого этого не вышло: кто то, кто се, кто алкан, кто авангардист, кто личность номенклатурного на пенсии образа жизни из Переделкина, кто антисоветского образа мысли, а кто и вообще сидел — какой уж тут, прямо скажем, Акакий Акакиевич!
Вот Кушнеру — удалось.
Вышеописанная позорность, несомненно, целенаправленная и сознательная.
За что ему и - - -
(Кстати, в сущности, тоже романтического происхождения: все то же самое сознательное и целенаправленное культивирование определенного образа себя для глаз мира:
Когда не требует поэта К священной жертве — - - )
— 27 сентября 1997 , суббота, 9.30 утра
В Кушнере что еще мне нравится, — в тех стихах, которые мне нравятся — что они являются рассудочными рассуждениями.
А не просто неким лирическим волнением, какими являются 3/4 всех остальных стихов, в том числе и самых замечательных.
То есть, я имею в виду, что движущая их сила, пружина, и исходный первотолчок — рассуждение, а не одна эмоция и валы вдохновения.
Чем это хорошо?
Точней, чем это лучше, чем те стихи которые - - - ?
Да собственно, ничем — но тех-то сколько угодно, а вот таких — у одного Кушнера они только и получаются.
Интересно еще, что о Кушнере еще с 1970-х неизменно положительно отзывается в своих многочисленных статьях злобный старикашка и упертый авангардист Вс.Некрасов, который вообще-то написал это огромное количество статей в первую очередь для того, чтобы всех остальных, кроме своих лианозовцев, заклеймить – всех без исключения, как официальных поэтов, так подпольных - бездарями и прохиндеями.
А вот Кушнер у него – всегда упоминается в положительном смысле.
Это - - -
Поэтому вот некоторые образцы творчества Кушнера. Много. Потому что все-таки в общественном сознании Кушнер – скушнер, поэт известный, но - - -
Вот, тогда, в пропагандистских целях:
5.1.
В последний раз еще сатира видели
Солдаты Суллы, жалости и страха
Не ведавшие жизнерасхитители,
Покоя возмутители и праха
Топтатели, связали козлоногого
И через переводчика допрашивать
На разных языках взялись: где логово
Его? Смотри, не лгать, не прихорашивать
Суровый смысл: красот не любят римляне!
А он лишь ныл и блеял по-козлиному,
Ни рода своего назвать, ни имени
Не мог, и Сулла, к облику звериному,
Присматриваясь, испугался грязного,
А ведь ничто, ничто смутить диктатора
Не может в жестком Риме полновластного,
Но здесь, в лесу, на роль экзаменатора,
Настроенного: столько сил потратили —
И зря, — страшна ты, сумрачная сила...
“Сатира отпустить к такой-то матери!”
Сравнительно недавно это было.
(1996)
5.2
Анекдот. Открывается дверь,
Входит смерть, вот такого росточка.
Очень острую держит, поверь,
Косу, вся — не крупней ноготочка
Твоего. В капюшончике. Что ж,
Умереть? Я готов: от злодейки
Все равно никуда не уйдешь.
— Извини, я к твоей канарейке.
(1994)
5.3
Вам не понравился бы Петербург десятых
Годов, не знаете вы ничего о нем!
Повсюду дворники с навозом на лопатах,
Что измельчен в труху и ходит ходуном
В июльском воздухе — от вихрей этих желтых
Не уберечь лица, и грубый гром колес...
Но ни у Анненского нет об этом твердых
Стихов ни Блок о том двух слов не произнес.
(1994)
5.4
Вот женщина: пробор и платья вырез милый.
На кажется, что с ней при жизни мы в раю.
Но с помощью ее неведомые силы
Замысливают зло, лелея боль твою.
Иначе было им к тебе не подступиться,
И ты прожить всю жизнь в неведении мог.
А так любая вещь : заколка, рукавица —
Вливают в сердце яд и мучат, как ожог.
Не спрашивай с нее: она не виновата,
Своих не слышит слов, не знает, что творит,
Умна она, добра, и зла, и глуповата,
И нравится себе, и в зеркальце глядит.
(1979)
5.5.
Другие дети ведь и жены же не те!
Но Иов разницы не замечает, бедный.
Ему б очки твои, но их еще нигде
Нельзя достать. Увы, наш друг ветхозаветный
На чада кроткия глядит, как на стада.
Да кто ж овец в лицо и в самом деле знает?
Следит лишь, ласковый, чтобы в бадье вода
Плескалась звонкая, и желоб наполняет.
Как блики теплые расплылись по воде!
Как будто круглые по ней прошлись копытца.
Другие жены ведь и дети же не те!
Его сговорчивости как не умилиться?
но умиление подточено тоской
И возмущением, и можно ль мех курчавый
Трепать, случившийся под левою рукой,
И кудри жесткие, забывшись, гладить правой?
(1986)
5.6
И если спишь на чистой простыне,
И если свеж и тверд пододеяльник,
И если спишь, и если в тишине
И в темноте, и сам себе начальник,
И если ночь, как сказано, нежна,
И если спишь, и если дверь входную
Закрыл на ключ, и если не слышна
Чужая речь, и музыка ночную
Не соблазняет счастьем тишину,
И не срывают с криком одеяло,
И если спишь, и если к полотну
Припав щекой, с подтеками крахмала,
С крахмальной складкой, вдавленной в висок, —
Под утюгом так высохла, на солнце? —
И если пальцев белый табунок
На простыне доверчиво пасется,
И не трясут за теплое плечо,
Не подступают с криком или лаем,
И сели спишь, чего тебе еще?
Чего еще? Мы большего не знаем.
(1984)
1984-й год – вот так-то.
Почему “так-то”?
Потому что в это же самое время автор этих строк именно что неоднократно писал стихи именно с примерно точно таким содержанием.
Потому как в те времена не каждую ночь имел, где главу преклонить, а уж спать на чистой простыне считал неслыханной роскошью - подробней см. в Тюменщиках сообщ. Бурова, Вокзал Ж.Д. и др.
И при этом ему и в голову не могло прийти, что аналогичными проблемами озабочен — кто? — Кушнер, сей благополучнейший из - - -; и притом сумел художественно эти чувствия выразить – в отличие от тогдашнего меня.
5.7
Как нравился Хемингуэй На фоне ленинских идей, — Другая жизнь и берег дальний... И спились несколько друзей Из подражанья, что похвальней Чем спиться просто, без затей.
Высокорослые (кто мал, Тот, видимо, не подражал Хемингуэю, — только Кафке) С утра — в любой полуподвал, По полстакана — для затравки — И день дымился и сверкал!
Зато пАм-пам-пам дорогой Был пАм-пам, пАм-пам-пам другой ПАм-пам-пам лучше, но скучнее. Пам-пам пам-пам пам-пам тоской! О, праздник, пам пам-пам с тобой, Хемингуэя — Холидея...
Зато когда на свете том Сойдетесь как-нибудь потом, Когда все, все умрем, умрете, Да не останусь за бортом, Меня, непьющего, возьмете В свой круг, в свой рай, в свой гастроном!
(1996)
5.8
Когда б я родился в Германии в том же году, Когда я родился, в любой европейской стране: Во Франции, в Австрии, в Польше, — давно бы в аду Я газовом сгинул, сгорел бы, как щепка в огне. Но мне повезло — я родился в России, такой, Сякой, возмутительной, сладко не жившей ни дня, Бесстыдной, бесправной, замученной, полунагой, Кромешной — и выжить единственно здесь лишь был шанс у меня.
................................................. .................................................. ..................................................
(1996)
5.9
Мне нравятся чужие мерседесы. Я, проходя, любуюсь их сверканьем. А то, что в них сидят головорезы, — Так ведь всегда проблемы с мирозданьем.
Есть коль не те, так эти неудобства. Пожалуй, я предпочитаю эти. А чувства неудачи и сиротства — Пусть взрослые в него играют дети!
(1996)
5.10
Мне показали праведника. Он Не пил, не спал с чужой женой, работал Не то врачом. не то ветеринаром, знал наизусть священное писанье И вел душеспасительные речи.
В тот раз стоял он с дедом узкоплечим И высшее ругал образованье. За что? За то, что только специальность Оно дает, но дух не проясняет И жить не учит, “Фраз его модальность — Подумал я, — проста и раздражает”.
Но дедушка в обвисшем полушубке С ним соглашался весело: — Во-во, Серега наш закончил институт — С женой развелся пьет и безобразит. — Мы поравнялись с праведником тут, А он сказал, что пьянство жизнь не красит.
Что ж, праведник как праведник. В пальто. Потертый ворс дымился и вздымался. Мне трогательным показалось то, Что хлястик отогнулся и помялся. Был чуть одутловат щеки овал, А левый глаз прищурен и слезился. “Так вот кто будет жить в раю,” — сказал Себе я с любопытством... и смутился.
(1978)
5.11
Можно представить, как счастливы были боги И благодарны юному Юлиану За возвращенные им алтари, чертоги, Ниши и пьедесталы; промыл им рану И залечил, залил трещины им раствором Цепким, замял обиды, убрал подтеки. Как они провожали влюбленным взором Цезаря вдумчивым, грозным своим, глубоким!
Хоть ненадолго, на несколько лет, — вернулись! Радовались возвращению в мир, как дети. Дни синеокие снова им улыбнулись, Овцы, козлята, актеры, софисты, — в свете Веяний новых, рискованных, разрешалось Все, и неверие тоже, и бюст Гомера В садике скромном приветствовал эту шалость Кроткую, впрочем, большого, как мир, размера.
(1996)
Если говорить как в школе и ставить вопрос, так что же нам нравится в этом стихотворении, так это — мне — то, что здесь так описывается дело наличия в мире богов, как будто оно зависит от степени их культа. Идея довольно забавная и даже трогательная.
Чрезмерное обилие эпитетов и всяких прочих вообще синонимов — не почему-либо, не по каким либо существенным причинам, а, правду говоря, исключительно чтобы занимать место.
Чтобы поддерживать размер.
5.12
Смог насчитать всего одиннадцать Счастливых дней великий немец. Как мы в сравненьи с ним продвинулись Вперед, какой же он младенец!
Восьмидесятилетний, с орденом, Советник в мире самый тайный Всего одиннадцать на пройденном Пути отметил дней, — печальный
Итог и малоутешительный. Иль требовательность такая, Что нам не снилась? Вопросительный Знак ставлю, точки избегая.
В двадцатом веке надо гибельном Жить, смертоносном, массовидном, Чтоб дело счастья было прибыльным И чувство радости — завидным.
(1994)
5.13
Удивительно устроена Эта жизнь. А та — не так? Та еще сильней прослоена И расписан каждый шаг
В Горней: ангелы, архангелы, Серафимы, никуда Без начальства! Остров Врангеля Лучше, с вечной коркой льда.
(1994)
5.14
Я теперь, как барометр, предсказывать бурю берусь. Начинает болеть голова или сердце томиться за сутки До того, как придвинутся ливень и тьма. Что за грусть, Что за мрак! Запинается речь, спотыкаются шутки.
Как симбирский ямщик, я теперь среди ясного дня, Обратясь к седоку, мог бы молвить, отъехав с три мили: “Не вернуться ли, барин?” А тот, не послушав меня, Приказал бы скакать — и в метель мы бы с ним угодили.
То есть, я постепенно смыкаюсь с природой, во мне Все чувствительней нервы, все тоньше и уже сосуды: так на севере стланник, весны приближенье во сне Ощущая, встает, сбросив снежные комья и груды.
Подожди, я и будущим скоро займусь, — буду знать Все, что кроется в нем — мне для этого надо лишь тенью Стать, деревьям ночным и кустарнику в поле под стать. И Кассандра не к девушкам ближе всего, а к растенью.
(1996)
На этом пока все.
Есть у Кушнера и множество других хороших стихов, но пора остановиться — 10 октября 1997, 13:51