Восточный вопрос

БСЭ, т 13 м. 1929 ст. 310 - 346

Восточный Вопрос

Термин «восточный вопрос» — один из самых туманных и расплывчатых, какие появлялись во всемирной литературе.

Этот термин был употреблен впервые официально в обращении держав к Турции в 1839.

Одновременно он вошел в обиход и тогдашней политич. прессы.

И в том и в другом случае совершенно определенно имелся в виду турецкий восточный вопрос, положение Турции, главным образом, в Европе и ее отношение к европейским странам.

В этом смысле употреблял этот термин и К. Маркс.

В первой же его (и Энгельса) статье в «Нью-Йоркской Трибуне» (7 апр. 1853), охарактеризовав посольство Меншикова в Константинополь, автор говорит:

«Из всего этого вытекает, что в Европе опять поставлен в порядок дня „В. в.", — факт, не могущий удивить никого, знакомого со всемирной историей».

А несколькими строками далее мы читаем: «... на сцену вновь всплывает все тот же никогда не иссякающий источник затруднений: как быть с Турцией?».

Все дальнейшие корреспонденции Маркса и Энгельса трактуют «восточный вопрос» именно как «турецкий» вопрос, вопрос о судьбе Турции, преимущественно Европейской, и населяющих ее народов.

Эта, строго конкретная, постановка и является доселе наиболее правильной.

2. Но термин стал модным, он привлекает сразу внимание публики к книге, и к «В. в.» стали примазываться все, кто хотел дать своему произведению хлесткое заглавие.

Стали появляться работы о «В. в. во времена Цицерона» и даже о «Гомере и В. в.».

Большинство историков считает своим долгом и поднесь начинать изложение В. в., по крайней мере, со времен Византии и крестовых походов (см.), иногда указывая даже совсем определенную дату «открытия» этого вопроса (напр., 1299 год у С. Марк Жирардена, выпустившего свою книгу при Наполеоне III в 1864; Дрио, книжка которого вышла первым изданием в 1898, начинает с Византии, т.е. еще раньше).

На самом деле споры и конфликты, к-рые имели место на театре будущего В. в. в эти и еще более древние времена, имели лишь очень отдаленную связь с тем, что носило название «В. в.» в дипломатических документах и газетных статьях 19 в.

Новейшие попытки подвести под эту туманную терминологию конкретный базис, рассматривая страны воет. Средиземноморья как единый географо-экономический комплекс (Леритье в 1928), любопытны лишь как своеобразная дань историческому материализму историков-немарксистов.

В настоящей статье восточный вопрос понимается так, как трактовали его Маркс и Энгельс, почему эта статья и оставляет в стороне не только древних персов с греками, но и латинскую империю 13 века и балканские государства дотурецкого периода и т. д.

3. В. в. как турецкий вопрос «открывается», естественным образом, с момента появления турок в Европе, в середине 14 столетия, а в особенности со времени взятия ими Константинополя (1453), т. е. с той минуты, когда Оттоманская империя стала на место разрушенной западно-европейскими «крестоносцами» в 13 веке Византийской империи (см.Византия, Б.С.Э..Т.Х, ст. 726).

Событие это отнюдь не имело характера национальной борьбы между греками и турками.

Время борьбы за национальное освобождение эллинского народа было еще далеко впереди.

Византийская империя за время своего существования была своего рода интернациональным государством торгового капитала, по своему этническому составу напоминая позднейшую Австро-Венгрию.

Греческий язык был языком канцелярий и культа, литературы и интеллигенции, но лишь в далеко меньшей части империи языком народных масс.

Греки, точнее — самого разнообразного этнического происхождения люди греческого воспитания, были лишь организаторами пестрой массы славян, иллирийцев, фракийцев на 3., греков, «яфетидов» и даже тюрков и арабов на В. империи.

Созданная ими организация была уже явно устарелой и разваливалась к началу второго тысячелетия хр. э. под ударами с Востока (арабы и тюрки) и с Запада (норманны, итальянцы и нанятые последними франц. и иные рыцари—«крестоносцы»).

Роль этой организации была ролью посредника в торговом обмене Западн. Европы, Передней Азии и стран к С. от Черного моря.

Выросший к середине так наз. «средних веков» самостоятельный купеческий капитал Зап. Европы (в первую очередь итальянский, затем французский) и Зап. Азии (арабы) стремился устранить этого посредника — в этом ключ к трагедии Византии.

Зап.-европейск. купцу удалось разгромить последнюю, но не удалось справиться со своим вост. конкурентом.

Те, кто ведет В. в. от момента падения последнего замка «крестоносцев» на вост. берегах Средиземного моря, в известном смысле правы, поскольку неудача крестовых походов заранее предопределяла победу «Востока» (т. е. арабского купеческого капитала и его наследников) над «Западом» (т. е. итал. купцами и их союзниками).

В этой связи очень выразительно, что защиту Константинополя от турок в 1453 вели, гл. обр., итальянцы, греки же, с православной иерархией во главе, легко подчинились султанам (центр православия — Афон — признал турецкое господство даже ранее падения Константинополя).

Судьба «греческой» империи была решена уже за два с лишком столетия до этого.

Вместе с нею была решена и судьба возникших на ее развалинах славянских государств Балканского п-ова, по существу типичных «варварских королевств», аналогичных германским в Зап. Европе 5 — 7 вв.

Как политические организации эти государства были гораздо слабее империи султанов — они представляли собою ранний феодализм, турки же — феодализм позднейшей формации, аналогичный европейскому расцвету средних веков, поскольку турки выработали сильную центральную власть и зачатки постоянной армии, государственной системы податей и т. д.

Всего этого не было уже у Византии и не было еще у болгар и сербов.

Настоящим противником турок был итал. торговый капитал, но он не только не получал поддержки от своих западно-европейских продолжателей, а наоборот, как сейчас увидим, нашел в их лице ожесточенных конкурентов.

Тем не менее, очень характерно, что, взяв Константинополь, султаны должны были пойти на компромисс с итальянцами: Венеция сохранила свою торговую монополию в вост. части Средиземного моря, включая и Черное море, куда таких трудов стоило проникнуть впоследствии России.

Соперниками венецианцев в области этих привилегий явились отнюдь не турки («Турки — нация не торговая», записал о них один венецианский дипломат), но французы.

Франциск I, начавший, когда он выставлял свою кандидатуру на престол Священной Римской империи, с проповеди крестового похода против турок, впоследствии, когда он был разгромлен в Италии своим счастливым соперником Карлом V, обратился к помощи султана и предоставил в его распоряжение лучшую франц. гавань Средиземного моря — Тулон.

Франц. и турецкий флоты вместе бомбардировали и грабили итал. города, принадлежавшие Карлу V.

Одновременно, по договору 1535, франц. купцы получили исключительное право торговли во всех портах Оттоманской империи; французский король стал официальным покровителем всех католиков, проживающих во владениях султана, что франц. правительство, не встречая больших возражений со стороны турок, толковало иногда как право покровительства всем христианским подданным султана вообще; а «святые места» Палестины были отданы в полное распоряжение франц. монахов.

Современный франц. историк В. в. не без наивности заключает рассказ об этом словами: «с тех пор турецкий союз становится одною из основных традиций франц. дипломатии».

Действительно, привилегии франц. монахов сослужили, как мы увидим, свою службу этой дипломатии еще в 1850-х гг.

Уже из этого видно, до какой степени насквозь фальшивым является изображение В. в. как «борьбы христианства и ислама» — изображение, к-рому не совсем чужды и некоторые новейшие историки.

3. На самом деле борьба с турками за Балканский п-ов, а первое время — и за прилегающие к нему части Вост. и Центральной Европы, является прямым продолжением коммерческих по существу войн, к-рые велись в этих краях итальянцами и французами в 15 — 16 веках.

Географическая база турецких завоеваний так хорошо изображена в цитированных выше корреспонденциях Маркса и Энгельса, что остается только выписать соответствующее место:

«Вся внутренняя область материка Европы, начиная Шварцвальдом и кончая песчаными высотами Великого Новгорода, орошается реками, изливающимися в Черное или Каспийское море. Дунай и Волга, эти два самых гигантских потока Европы, Днестр, Днепр и Дон — все они образуют естественные каналы для сплава внутренних продуктов в Черное море.

Мы говорим — Черное море, т. к. и к Каспийскому морю можно добраться только через Черное море.

Две трети Европы, т. е. часть Германии и Польши, вся Венгрия, плодороднейшие части России и, кроме того, вся Европейская Турция естественным образом связаны с Черным морем в своем экспорте и продуктообмене, тем более, что все эти страны — преимущественно земледельческие и что их произведения, благодаря своей громоздкости, вынуждены прибегать к водному транспорту как к наиболее подходящему средству сообщения».

Географич. логика заставляла наследников Византии вести отчаянную борьбу за только что охарактеризованные торговые пути.

Целое столетие турки сидели в долине среднего Дуная и целых три столетия на его низовьях.

Устья Днепра, Днестра и Дона были в их же руках, когда начались русско-турецкие войны.

Низовьями Волги они пытались завладеть еще во второй половине 16 в., соединив Дон с Волгой непрерывной водной дорогой: первая идея Волго-Донского канала принадлежит туркам.

Султан заявлял определенные притязания на наследство Казани и Астрахани, а в Крыму он был хозяином триста лет.

Потеря Турцией большей части берегов Черного моря была началом конца Оттоманской империи вообще, и с большой долей правоты можно сказать, что В. в., в его географическом аспекте, есть вопрос о Черном море.

4. Почему турки, «народ не торговый», вели столько войн за торговые пути?

Да потому, что Оттоманская империя вовсе не была национальным государством турок, — национальное турецкое государство возникло только на наших глазах, в последние десятилетия, а начало национального движения турок не старше ста лет.

До этого Турция была таким же интернациональным государством, каким и ее предшественница, Византийская империя.

БОльшая часть турецких администраторов и, в особенности, дипломатов были по происхождению греки или славяне, принявшие ислам; лучшие турецкие генералы, целая династия великих визирей 17 в., Кюпрюлю, были албанцы или европейские ренегаты.

«Турецкие» помещики в Боснии были сплошь чистейшего славянского происхождения.

Ядро турецкой постоянной армии, знаменитые янычары, рекрутировались, как всем известно, из молодежи покоренных, по большей части славянских, народов.

Ведя борьбу за Черное море и ведущие к нему речные пути, турки разрешали не какую-нибудь национальную турецкую задачу, но лишь продолжали тот спор зап. и вост. купеческого капитала, который начался задолго до их появления на Балканском п-ове.

Причем только на этот раз в течение трех столетий перевес был на стороне восточного капитала, опиравшегося теперь в лице турок на самую мощную военную организацию своего времени.

5. В этой борьбе турки неизменно были победителями, когда они имели против себя страны с более примитивной экономической базой, чем тогдашняя Передняя Азия и области бывшей Византийской империи, или же, когда их поддерживали развитые капиталистические страны; они неизменно терпели поражение, когда более развитые капиталистические страны оказывались в числе их противников.

Полуварварские славянские государства были такою же легкою их добычей, как и феодализированная Византия (Сербия была окончательно завоевана в 1459, Босния — в 1463, Герцеговина — в 1465).

Венгрия оказала уже более упорное сопротивление, и от нее турки терпели первые жестокие удары (победа Яноша Гуниади под Белградом 1456); но это был еще противник по плечу султанам, и битва при Мохаче (1526) покончила с этим врагом Оттоманской империи.

Более чем на сто лет Венгрия стала турецким вассалом.

Но первый же германский город оказался для турок непреодолимой преградой: две осады Вены — первая (1529) в расцвете турецкой военной славы, вторая (1683) накануне окончательного заката последней — были одинаково неудачны для турок.

По отношению к Священной Римской империи турки никогда не поднимались выше того, чем были крымские татары для России: они опустошали иногда пограничные области, но никогда не могли прочно завладеть ни одной квадратной милей ее территории.

6. Такой же неудачей кончились и попытки турок, утвердившись в вост. части Средиземного моря, сделаться хозяевами этого моря в целом.

Осада Мальты в 1565 наметила границу, дальше к-рой турецким завоеваниям не удалось пойти в зап. направлении.

Турки должны были отступить, а 6 лет спустя итальянцы и испанцы под имперским флагом разгромили их и в вост. части моря (битва при Лепанто 1571).

Это вовсе не было «началом упадка», как думают нек-рые авторы.

Турки и после этого смогли завладеть большею частью того, что принадлежало Венеции в вост. Средиземно-морьи, но это был симптом не силы турок по сравнению с Зап. Европой, а все большего и большего падения итал. торгового капитализма: первое место давно уже перешло к «океанским» странам — Франции, Англии и Голландии.

7. Но переход мировой торговли на океан больно ударил не по одним итал. городам — еще более пострадала от него Германия.

Для последней время со второй половины 16 в. и до начала 19 в., до начала эры промышленного капитализма, было периодом глубокого экономического и политического упадка: одним из отражений этого упадка была длительная и, в общем, мало успешная борьба Габсбургов (см.) с турками из-за долины Дуная.

Причем турки и здесь не столько играли самостоятельную роль, сколько были подсобной силой зап. противника Габсбургов, Франции.

Единственный момент, когда Бурбоны и Габсбурги действовали вместе, отмечен крупным поражением турок (С. Готард на Раабе 1663), к-рого герм, император совершенно не смог использовать, потому что франц. союз так же быстро оборвался, как и возник.

8. Поскольку господство турок и упадок итал. городов фактически обеспечивали монополию франц. капитализма в левантской торговле, франко-турецкий союз имел под собою прочную экономическую базу.

Его разрывы в 17 веке были случайностью, не имевшей, обычно, дальнейших последствий.

Но Германия нашла себе союзников в Восточной Европе.

Союзники эти характерным образом выступают в том именно порядке, в каком возникал и развивался в этой части Европы капитализм: сначала более передовая в этом отношении Польша, затем шедшая за Польшей, но быстро нагонявшая ее Россия.

Вмешательству поляков Вена обязана была своим спасением в 1683.

На эти же годы приходятся и первые выступления против турок Московского государства, уже готового превратиться в «Российскую империю».

9. Рус. вмешательство особенно подчеркивает В. в. как «вопрос Черного моря».

До аннексии Украины в середине 17 в. Москва старалась поддерживать наилучшие отношения с султаном.

Все усилия пап, действовавших в данном случае как орудие итал. торгового капитализма, втянуть москвитян в организовавшиеся под эгидой папства «крестовые походы» и «священные лиги» против турок не имели никакого успеха.

Очереди. врагом Москвы была Польша.

Сами турки не прочь были взять под свою защиту дело аннексированных московскими царями татарских царств, а, главн. образом, весьма предусмотрительно старались не допустить русских к берегам Черного моря.

Но Москва вела себя в этих краях так осторожно, что у султана почти не было поводов для вмешательства.

Добиться прочного союза с турками против поляков было, по выражению одного новейшего историка, идеалом для московских царей как из потомков Калиты, так и из новой династии Романовых.

10. Рядом с этим играли нек-рую роль и торговые сношения с Востоком — остаток еще генуэзских традиций 14 в.

С этим связано первое московское посольство в Стамбул, Плещеева (1496).

Но роль эта была второстепенная, основным вост. контрагентом Москвы была Персия, а не Турция.

Гармония московских отношений с Турцией нарушалась только донскими казаками, которые, случалось, вырезывали целые турецкие посольства, ехавшие в Москву, а в 1642 захватили Азов, т. е. отняли у турок устья одной из главных речных артерий, ведших к Черному морю, — Дона.

Московское правительство всегда официально самым решительным образом отрекалось от донцов, поддерживая их под рукою, но не против самих турок, а против турецких вассалов на сев. Кавказе и в Крыму, с к-рыми у Москвы были свои местные счеты.

Захват казаками Азова не получил никакой поддержки из Москвы, и турки вернули себе город обратно.

11. Картина стала меняться, как только московский царь стал господином Украины.

Географически Черное море является украинским морем по преимуществу — без выходов на него Украина оказывается в коммерческом тупике.

Сюда тянула украинск. торговля не только во времена Киевской Руси, но в течение всех ср. веков, до 16 — 17 столетий включительно.

Кто бы ни был хозяином Украины, он должен был заботиться об охране этих выходов украинской торговли, если он не хотел иметь украинских купцов и помещиков против себя.

Пока Украина была польской, ее интересы толкали, гл. обр., Польшу против турок — из-за казаков Запорожья польские короли имели не меньше хлопот, чем московские цари из-за донцов.

Чересчур миролюбивая политика Польши по отношению к Оттоманской империи в первой половине 17 в. повела к попыткам разоружить Запорожье, и это было причиной, если не революции Хмельницкого — для этой революции были глубокие социальные основания, — то решительного перехода запорожцев на сторону этой революции, что сразу дало ей крепкое военное ядро.

Этот урок Московское государство должно было учесть: если оно не хотело испытать судьбу Польши, оно должно было более активно выступить на защиту черноморских интересов Украины.

Неудача турок под Веной в 1683 дразнила к тому же аппетиты: военное счастье поворачивалось к туркам спиной, надо было этим пользоваться.

Если к этому прибавить, что Днепром, в силу условий своей завоевательной географии, турки интересовались еще более, нежели Доном, что султан выступил одним из самых энергичных соискателей по части украинского наследства Польши, и всякий гетман, не поладивший с Москвой, имел в кармане готовый турецкий союз, то неизбежность перемены в московско-турецких отношениях станет для нас ясна.

12. В 1687 Москва примкнула к «Священному союзу» — вековые усилия папства увенчались, наконец, успехом.

Но турки оказались не таким слабым противником: цель, которую сразу поставил себе В. В. Голицын — захват Крыма, оказалась достижимой только сто лет спустя.

Первые походы в Крым кончились полной неудачей, и преемнику Голицына, Петру, пришлось начать с гораздо более скромной проблемы — завладения Азовом, к-рый фактически был уже в рус. руках 50 годами раньше.

Даже и для этого понадобилось большое напряжение сил и два похода (1695 и 1696).

А т. к. Москве в это время не было еще безусловной необходимости в черноморских торговых путях — мировой хлебный рынок еще не открылся для украинской пшеницы — и завладение берегами Балтики было гораздо, более срочной задачей, то с Турцией поспешили заключить мир, чтобы иметь развязанные руки против шведов.

13. Основной вопрос, из-за к-рого и начались русско-турецкие войны, Константинопольским миром (1700) не был не только разрешен, но даже и поставлен.

Турецкие дипломаты заявляли, что Черное море есть «незапятнанная девица» и что пустить туда иностранные купеческие корабли равносильно тому, как если бы султан предоставил иностранцам свободный вход в свой сераль.

Это была явная и грубая ложь, поскольку мы знаем, что в расцвете турецкого могущества, в 16 в., правом торговли на Черном море пользовались венецианцы.

Суть была в том, что черноморская торговля, которую вели, конечно, греки, а не сами турки, была на откупу у высшего магометанского духовенства, к-рое имело, т. о., вполне реальное основание объявлять войну за Черное море «войною за веру».

С этим препятствием, однако же, можно было справиться чисто военными средствами, но войны конца 17 в. вскрыли еще одно препятствие, явным образом выраставшее на дороге к захвату Черного моря Россией.

Годом раньше Петра с турками заключила мир и Австрия (Карловицкий, 1699), и одна из статей мирного договора обеспечивала свободное плавание австр. торговых судов по Дунаю и его притокам.

Одна из «речных артерий» переходила в руки Австрии, и было совершенно ясно, что вслед за речной дорогой, ведущей к Черному морю, неизбежно должен встать вопрос и об этом море.

На дороге к рус. монополии на этом море Россия неизбежно должна была встретить и Австрию: ситуация 1854 — 55 была ясна уже в 1699 — 1700.

14. Между тем, Азовские походы научили Петра, что, не имея военного флота на Черном море, нечего и говорить о свободе торгового плавания по этому морю.

Константинопольский мир был для него только отсрочкой, и первой перёдышкой, какую ему дала Шведская война, он поспешил воспользоваться, чтобы поехать в Азов и поставить на практическую почву вопрос о постройке флота в Таганроге.

Воевать вновь с турками он еще не хотел — пока флот не был готов, это было крайне для России невыгодно.

Но туркам выгодно было не допускать постройки русского флота, и они поспешили присоединиться к шведам, не смущаясь разгромом шведск. армии под Полтавой.

Петр делал все, чтобы оттянуть войну, готов был смотреть сквозь пальцы даже на то, что его посланника в Константинополе посадили в Семибашенный замок (Стамбульская Бастилия), но тем активнее действовали турки.

В конце-концов воевать пришлось.

Наскоро импровизированный поход, — причем недостаток подготовки очейь наивно пробовали возместить мифическим восстанием чуть не всех христианских подданных султана, — кончился, как и следовало ожидать, полным поражением (см. Прутский поход).

Турки вернули себе Азов, и преемникам Петра приходилось начинать опять с самого начала.

15. Противоречие экономических интересов России и Австрии дало схему для всей дальнейшей истории В. в. в 18 в.

В нем был один устойчивый фактор, перешедший из предыдущего периода: Франция систематически была на стороне турок, и дипломатич. защиту интересов Турции успешнее вел французский посланник в Константинополе, чем любой великий визирь.

В нем был новый фактор, действовавший не постоянно, а время от времени: то была Пруссия, в течение 18 в. выдвинувшаяся в ряд руководящих держав Европы; ее дипломатия отстаивала интересы Австрии нередко лучше, чем австр. дипломатия.

Но постоянно действующим новым фактором этого периода был антагонизм России и Австрии.

Они действуют на Балканском полуострове [куда теперь переходит театр военных действий: Венгрия была потеряна турками в 1687, вскоре после этого они должны были оставить Кроацию (Хорватию), Славонию и Семиградье, и в последние годы перед Карловицким миром спор велся уже о Белграде; турко-германский фронт теперь шел там, где он был в начале 16 века] всегда вместе; но это не значит, что они помогают друг другу.

Они идут рядом потому, что одна не может допустить, чтобы другая опередила ее.

Каждая решительная победа австрийцев производит неприятное впечатление в Петербурге: каждая решительная победа русских пугает Вену; в 1739, после разгрома турок в сев. Бессарабии (битва под Ставучанами — первая большая победа русских в войнах с Турцией, — и падение Хотина), император поспешил заключить мир с Турцией, уступив, для большей прочности, даже ту часть Сербии, к-рая была уже занята австр. войсками (доходившими в эту кампанию до Ниша).

После этого пришлось заключить мир и России, удовольствовавшись возвращением Азова, т. е. восстановлением границы 1700.

При чем это было только восстановление границы в буквальном смысле этого слова: укрепления Азова должны были быть разрушены, Таганрог также, и Россия обязалась не иметь военного флота на Азовском море.

Само собою разумеется, что из Бессарабии русские должны были уйти безо всяких компенсаций.

Русский главнокомандующий этой войны, Миних, был совершенно прав, когда он рассматривал австрийцев как более серьезного врага, чем турки.

16. Неудача остановила рус. наступление почти на 30 лет.

Тем временем открытие для рус. торговли Черного моря стало безусловной необходимостью для дальнейшего развития крепостного хозяйства в Российской империи и в особенности на Украине.

Переход центральных губерний, с их аграрным перенаселением, к промышленности, предполагавшей рынок в областях новой колонизации на Ю. и Ю.-В., быстро росшие хлебные цены в Зап. Европе, сулившие помещикам этих вновь колонизуемых областей огромные барыши, но при условии открытия рус. пшенице доступа к морю, — все это повелительно диктовало новую атаку на турок.

Дальнейшее воздержание от активной политики на Ю. сулило уже прямо политические неприятности: систематическая оппозиция украинской шляхты на выборах в Комиссию для составления нового уложения (1767) была грозным предостережением для Екатерины, к-рая сидела на престоле милостию дворянства.

Ситуация была необыкновенно удачна для новой «торговой войны», как чрезвычайно метко окрестил первую Турецкую войну Екатерины один франц. публицист того времени: будущий, в 19 веке, главный антагонист России на Ближн. Востоке, Англия, во 2-й половине 18века, остро нуждаясь в рус. пшенице для развития своей промышленности, была рус. союзником; рус. корабли чинились и достраивались в англ. доках, англ. офицеры командовали рус. эскадрами и являлись консультантами по морским делам для императрицы.

17. Такое необычное сочетание условий позволило выбрать совершенно новую операционную линию, в обход Балкан и Австрии.

Рус. флот громил турок в вост. части Средиземного моря; Чесма (1770) напомнила времена Лепанто.

Но на рус. флоте не было армии, и при тогдашней морской технике перебросить большие сухопутные силы в Эгейское море было неразрешимой задачей.

Возобновляя мечтания времен Прутского похода, надеялись на восстание турецких христиан.

Мечтания оказались ближе к действительности, чем за 60лет ранее.

Греки были уже накануне борьбы за свою национальную независимость и, при появлении русского флота в греческ. водах, поднялись массами.

Но екатерининские военачальники, с Алексеем Орловым во главе, оказались совершенно неспособны руководить национальным движением — их специальностью было подавлять массы, а не поднимать их на бой.

Из кооперации рус. флота и греч. инсургентов ничего не вышло.

Главной войной все же оказалась война на берегах Дуная.

Она шла на этот раз для русских исключительно блестяще; впервые им удалось перенести войну к Ю. от Дуная, в Болгарию.

Но Австрия ответила на это мобилизацией своей армии (формально в первую Турецкую войну 1768 — 74 она держала нейтралитет) и почти прямой угрозой присоединиться к туркам, если рус. войска не уйдут обратно за Дунай.

Пришлось дать ей и стоявшей за ее спиною Пруссии отступное в виде первого раздела Польши (см.) — и все же оставить занятые уже русскими области нижнего Дуная (теперешнюю Румынию и часть Болгарии).

Но зато, по Кучук-Кайнарджийскому миру (1774), Россия получила, наконец, право свободного плавания по Черному морю и через проливы, Босфор и Дарданеллы, для своих купеч. судов.

Воспользовалась этой свободой в первую очередь, конечно, не Россия, но Англия: на ее кораблях украинская пшеница пошла на Запад.

18. Первая Турецкая война Екатерины II имела колоссальное значение в истории В. в.

Если ставить В. в. наиболее узко — как вопрос о турецком наследстве, то он был «открыт» именно Кучук-Кайнарджийским миром.

Впервые турки были разбиты не на территории одной из аннексированных ими областей, а на коренной, с 15 в., оттоманской территории, притом разбиты противником, к-рый сам считался «варварским» и к-рый терпел от этих самых турок жестокие поражения еще в начале 18 века.

В глазах не одной Екатерины II это было явным признаком гниения и распада Турецкой империи.

На самом деле турки как нация не «сгнили» даже и полтораста лет позже — они это доказали на глазах ныне живущего поколения.

Но уже во второй половине 18 в. та форма капитализма, политической оболочкой к-рой была империя султанов, далеко экономически отстала не только от Зап. и Центральной, но даже и от Вост. Европы.

Средневековая одежда расползалась по всем швам, но турецкое правительство не умело сшить новой.

До какой степени и в 18 веке это было чисто средневековое правительство, показывает один маленький, анекдотический, но очень характерный, пример.

Когда флот Алексея Орлова появился в Эгейском море, турецкие министры горько жаловались Венеции, что та нарушила свой нейтралитет — пропустила русские корабли из Балтийского моря в Адриатическое.

«Высокая Порта» (как официально именовалось правительство султана) в 1770 не подозревала о существовании Атлантического океана и Гибралтарского пролива.

19. Безнадежная отсталость турецкого феодализма, остававшегося в18 в. почти точь-в-точь таким, каким он был во времена первой осады Вены и первой битвы при Мохаче (см. выше), в течение следующего за Кучук-Кайнарджи столетия создавала почву для двоякого рода выступлений, поминутно перекрещивавшихся, образуя ту «балканскую путаницу», которая вошла в пословицу.

С одной стороны, это были непрерывно возникавшие у заинтересованных держав проекты раздела Турции, с другой — это были последовательно вспыхивавшие национальные движения народов, для которых в более ранний период Оттоманская империя была приемлемой политической формой, но которые теперь все более и более тяготились турецким средневековьем.

Последовательно они стремятся самоопределиться в национальные государства — вплоть до самих турок, самоопределившихся позднее всех.

Процесс этот то ускорялся вмешательством европейских держав с их интересами и проектами (Румыния), то мучительно затягивался этим вмешательством (Македония, отчасти Сербия).

Это создавало изгибы и заторы на основном процессе — национального самоопределения, — к-рый, конечно, шел бы ровнее и быстрее, будь народы Турции предоставлены самим себе.

Но этим не нарушалось единство процесса, который от Кучук-Кайнарджийского мира и до империалистской войны 1914 —18 с ее последствиями представляет по существу одно целое.

20. Первым этапом был самый мир 1774, создавший специальный режим для Молдавии и Валахии, оккупированных рус. войсками, но очищенных по требованию Австрии.

Их «господари» из турецких губернаторов превратились в вассалов, имевших в Константинополе собственного представителя и находившихся под официальным, признанным Турцией, покровительством рус. императрицы.

Этим был заложен первый камень будущей независимой Румынии.

Дальнейшая история должна была решить, будет ли эта независимость столь же призрачна, как объявленная тогда же «независимость» Крыма, или она разовьется в нечто более серьезное.

И к той же эпохе относится первый проект раздела Турции.

Для Екатерины первая Турецкая война была грандиозным предметным уроком.

Она знала теперь, что, не столковавшись, с Австрией, в борьбе против турок далеко не уйдешь.

Молодой император Иосиф II казался ей достаточно подчиненным ее личному влиянию; на словах он был горячим почитателем рус. императрицы, его прообраза и учительницы в области «просвещенного деспотизма».

Екатерина предлагала ему к тому же, казалось, максимально выгодные условия дележа: Австрия получала всю зап. половину Балканского п-ова, Россия — только устья Днестра с Очаковом; зато из вост. половины п-ова создавались два «независимые» государства: на С. — «Дакия», на Ю., с центром в Константинополе, — Греческая империя.

Императором должен был стать второй из внуков Екатерины, которому заранее дали греч. имя Константина, до сих пор не встречавшееся в романовских святцах; корона Дакии предназначалась для основного фаворита императрицы, генерал-губернатора вновь приобретенных от Турции областей («независимый» Крым стал составной частью Российской империи в 1783), Потемкина.

21. Иосиф II отнесся к этому проекту — фактически аннексии Россией Константинополя — довольно холодно; но все нее вторую Турецкую войну (1788 — 92) Екатерина вела в союзе с Австрией.

Следуя традиции Миниха, Суворов — главный герой этой войны с рус. стороны — по возможности избегал кооперации с союзниками.

Успешно созданная франц. дипломатией диверсия на С. — Швеция объявила войну России, и в Петербурге можно было слышать канонаду с Финского залива, — полная военная неспособность Потемкина, хорошего организатора, но никудышного генерала, осторожность турок, для к-рых тоже не прошел даром опыт первой войны, и они предпочитали отсиживаться в крепостях, которых русские не умели брать иначе, как штурмом, с колоссальными жертвами, наконец, общая политическая ситуация — надвигавшийся последний раздел Польши, революция во Франции, отвлекшая внимание всех европейских монархов к берегам Рейна и Сены, а не Босфора, — все это, вместе взятое, заставило остановиться гораздо раньше, чем показались в виду минареты Стамбула.

По миру в Яссах (1792) Россия (Австрия заключила еще раньше сепаратный мир в Систове, 1791) не сделала сколько-нибудь серьезных приобретений, но границей русской империи на Ю.-В. стал Днестр, а северный берег Черного моря окончательно и бесповоротно стал «Новороссией».

А на этом именно участке берега была лучшая черноморская гавань, Севастополь, — готовая база для дальнейшего наступления.

22. Французская революция не только отвлекла на время внимание делителей Турции от этого занятия — ее влияние на В. в. было громадно, она, с ее международными последствиями, открывает, можно сказать, новую эру В. в.

До сих пор, после 16 в., за вычетом случайных эпизодов царствования Людовика XIV, вмешательство Франции было чисто дипломатическим — вооруженную силу в руках Франции представляли собою турецкие войска; с этим вполне гармонировало то, что Франция не стремилась здесь ни к каким территориальным приобретениям для себя, довольствуясь тем, что мешала приобретать другим: это делало ее в глазах турок бескорыстн. другом, к советам к-рого особенно прислушивались.

После потери Индии в середине 18 в. у франц. дипломатии мелькнула мысль, что хорошо было бы, взамен потерянного, приобрести Египет, м. пр., и как плацдарм для контр-атаки на Ост-Индию.

Но эта мысль (Шуазеля) не имела практических последствий: королевская Франция накануне революции была слишком дряхла для каких бы то ни было широких планов.

Картина резко изменилась после побед революционных армий.

Италия стала французской в 1797; но Италия без выходов на Средиземное море, Италия, заблокированная англ. флотом, была в еще более нелепом положении, чем Украина без доступа к Черному морю.

Уже в период Кампо-Формийского мира Бонапарт говорил, что Ионические острова, т.е. выход из Адриатического моря в Средиземное, важнее, чем вся Италия на континенте.

Под прикрытием англ. кораблей, прогнанные французами итал. монархи сидели на островах (Сардиния, Сицилия) в двух шагах от своих бывших владений, готовые вернуться при первом повороте воен. счастья против французов.

Словом, итал. кампания Бонапарта ставила на совершенно практическую почву вопрос о борьбе с англичанами из-за Средиземного моря.

В этой связи явилась мысль о египетской экспедиции, причем по дороге к Александрии французы захватили Мальту.

С турками решено было не рвать, по возможности сделать из султана союзника; но Египет был такою же коренною оттоманскою областью, как и Болгария, и воображать, что турки уступят его даром хотя бы французам, было бы большой наивностью.

Вместо Индии, о походе на к-рую мечтали, французская операционная линия повернула на С, к Палестине и Сирии, при чем в отдалении мерещился уже Константинополь.

Но все победы франц. армии в Египте, Палестине и Сирии были в самом начале (месяц спустя после высадки) обеспложены уничтожением франц. флота (Абукир, 1798).

Бонапарт понял, что больше на Востоке ничего нельзя достигнуть, воспользовался первым удобным поводом, чтобы бросить своих товарищей по оружию, и отправился во Францию делать 18 брюмера.

Франц. армия через два года сдалась англичанам, к-рые с этого времени начинают приобретать прочную оседлость в этих краях.

Из рус. контрагентов, возящих украинскую пшеницу в Западную Европу, они превращаются в самостоятельный и все более и более могущественный фактор В. в.

А для Наполеона Восток становится новой фигурой в его игре, и он делает этой фигурой шах то тому, то другому своему противнику.

22. Первой под руку должна была подвернуться Россия.

Ее присоединение к антинаполеоновской коалиции 1805 — 07 вызвало новую турецкую войну; турки не могли не использовать Аустерлица и Иены, чтобы попытаться вернуть себе хотя бы Молдавию и Валахию.

Это им не удалось, но турецкая война оставалась занозой в боку северн. соседа до 1812.

Кампания шла в военном отношении не лучше, чем вторая война Екатерины.

Турки еще более вошли во вкус позиционной войны, а русские не лучше умели брать укрепленные позиции, чем 15-ю годами раньше.

Война почти сплошь состояла из штурмов, отбитых или удававшихся, но с таким огромный кровопролитием, что издержки не окупали приобретенного — тем более, что рус. силы здесь все время были очень ограничены: главная армия была занята участием в большой коалиции.

Прекращение этой последней Тильзитским миром (1807) окрылило надежды Александра I; снова начались мечты о греч. империи на месте турецкой или о чем-нибудь подобном.

Идя навстречу этим мечтам, прусский министр Гарденберг, спасая свою разгромленную французами родину, выступил с проектом раздела Турции, не менее грандиозным, чем екатерининский.

Балканский п-ов делился на три зоны: западная отходила к Франции, центральная — к Австрии и восточная, с Константинополем — к России; за это последняя отказывалась от Польши и Литвы, куда сажался саксонский король, Саксония же становилась возмещением Пруссии за потери на Рейне и Висле.

Наполеон отнесся к этому плану более чем холодно — охотно ведя разговоры с Александром о судьбах Востока в общей и ни к чему не обязывающей форме, формально он не сразу дал своему новому союзнику даже мандат на Молдавию и Валахию.

Этого Александр добился не в Тильзите, а только в Эрфурте (1808).

В то же время под рукою Франция поддерживала Турцию еще более энергично, чем при Старом порядке.

23. Накануне решительного столкновения с Наполеоном (1812) Александр поспешил заключить мир (в Бухаресте), не добившись даже и того, что было обещано в Эрфурте: России досталась только Бесарабия — границей между нею и Турцией стал даже не Дунай, а только его сев. приток — Прут.

От Константинополя Александр был немногим ближе, чем Екатерина после Ясского мира.

Молдавия и Валахия остались в том же неопределенном положении, в каком они были до войны — не то турецких вассалов, не то провинций Оттоманской империи на особом режиме.

Ничтожность этих результатов особенно подчеркивалась тем, что «разложение» Турции — т. е., правильнее говоря, устарелость турецкого феодализма — именно в эти годы обрисовалось особенно выпукло.

Турецкие паши зап. и центральной части Балканского п-ова превратились в настоящих феодальных «герцогов», по отношению к к-рым султан был безвластен.

Али-паша Янинский был самостоятельным государем юж. Албании и сев. Греции; он вел свою собственную иностранную политику, поддерживая то французов, то англичан и не справляясь с тем, чьим союзником был султан.

В зап. Болгарии «царствовал» Пасван-Оглу, а хозяином Белграда был янычарский гарнизон этого города и не думавший слушаться официального турецкого наместника.

В такой обстановке, когда сербская буржуазия подняла восстание против белградских янычар, она получила даже поддержку от паши Боснии, представлявшего власть султана.

Коммерческие интересы этой буржуазии тянулись к Австрии, а не к Турции, платить высокие налоги туркам, от которых не было никакой пользы, а только вред, было явной бессмыслицей, и в вопросе о налогах буржуазия имела на своей стороне все сербское крестьянство.

Восстание сербов (в 1804) шло успешно, и только русская полунеудача остановила его на полдороге: по Бухарестскому миру Сербия (без Боснии и Старой Сербии, т. е. сев. Македонии) получила некоторую неопределенную автономию; кроме Молдавии и Валахии, теперь еще одна провинция Оттоманской империи оказывалась на «особом положении».

Но успешное сербское восстание оказалось предвестником гораздо более грозных для этой империи событий.

24. Развитие буржуазных отношений в Сербии было еще вопросом довольно далекого будущего: восставшие под предводительством Карагеоргия были в сущности, как и он сам, торговые крестьяне, крупные кулаки и прасолы, а не предприниматели.

У греков была уже вполне самостоятельная торговая буржуазия, не вымиравшая окончательно никогда со времен Византии, долгое время действовавшая под прикрытием и от имени турок, но теперь тяготившаяся турецким феодализмом несравненно больше, чем отсталые славянские народности Балканского п-ова.

Французская революция дала соответствующую идеологическую оболочку движению, а екатерининские и наполеоновские войны колоссально подняли социальн. значение греческого купечества: торговля Черного и Эгейского морей фактически была в его руках, и в то время как англ. и франц. торговля на Средиземном море была взаимно парализована «континентальной блокадой», греки свободно плавали под турецким флагом.

Греч. купечество Одессы было родоначальником «гетерии» (см.) — тайного националистического общества, поставившего своей задачей политич. объединение греческой нации и освобождение ее от турецкого господства.

Сначала и базой для восстания пробовали избрать «Новороссию»: образчик того, до чего греки чувствовали себя здесь, «как дома».

Планы Александра I в Тильзите и Эрфурте, б. или м. известные через состоявших на рус. военной и дипломатической службе греков (один из них, Каподистрия, был министром иностранных дел Александра), подавали надежду на рус. вмешательство; бывший адъютант царя, генерал Ипсиланти, стал во главе восстания.

Греч. буржуазия, видимо, не очень была расположена поднимать массы греч. крестьян и надеялась добиться своего при помощи дипломатических комбинаций.

25. Момент оказался выбранным неудачно.

Александр чувствовал себя после Венского конгресса «царем царей» и «Агамемноном Европы», его внимание было обращено на запад, а не на восток, ему был очень нужен союз с Австрией, — а мы знаем, как ревниво относилась она ко всему, что делалось на нижнем Дунае, — его Польша интересовала в данный момент больше, чем Царьград.

Вторжение Ипсиланти в Молдавию кончилось неудачей, и тогда пришлось-таки обратиться к массам: в 1821 поднялось морейское крестьянство, вырезавшее 25 т. турок; последние ответили репрессиями в таком же роде, почти поголовно истребив население некоторых греч. островов.

Грандиозное кровопролитие всколыхнуло всю Европу, четко разделившуюся на два лагеря.

Все либералы были на стороне греков вполне определенно и открыто; европ. реакция больше сочувствовала туркам, но действовать столь же открыто и определенно не могла, ибо судьба торговли в восточн. части Средиземного моря не могла быть для нее безразлична.

Наиболее решительно против греков выступала Австрия, наименее пока заинтересованная в этой торговле, а поскольку она была уже заинтересована, представлявшая старые итал. интересы (Венеция тогда была австр. городом).

26. А наиболее двусмысленным было положение Англии и России.

Они представляли собою теперь на Эгейском море такую же пару, как Австрия и Россия на Дунае в 18 в.: одна не могла дать себя опередить другой.

Александр не сочувствовал греч. восстанию, потому что это было революционное движение, во-первых, и потому что оно мешало его европейской политике, во-вторых, но не мог быть равнодушен к черноморск. торговле, а турки хватали греческ. корабли, плывшие под рус. флагом, и фактически останавливали рус. хлебный экспорт.

Он, рано или поздно, должен был вмешаться — и не в пользу турок.

Но англичане не могли допустить, чтобы новая морская держава вост. Средиземноморья стала таким же русским вассалом или полувассалом, каким явно готовились стать Молдавия и Валахия.

Управлявшие Англией консерваторы тоже не сочувствовали греческ. восстанию, но, отводя душу ругательствами в своих парламентских речах, они вынуждены были ему помогать.

Каждое решительное выступление русских вызывало соответствующий шаг со стороны англичан.

После того как Александр I предъявил Турции ультиматум, если она не перестанет мешать черноморской торговле, Англия признала греков воюющей стороной; Александр умер во время подготовки к новой войне с Турцией — его преемник, воспользовавшись все увеличивавшимися затруднениями Турции (где феодальное разложение достигло уже последних пределов, дрались на улицах Константинополя, при чем янычары были поголовно истреблены новой армией султана, как стрельцы в России при Петре I), вынудил у султана Аккерманскую конвенцию (см.), официально и окончательно признававшую покровительство рус. императора по отношению к Молдавии, Валахии и Сербии, при чем из первых двух должна была быть выведена турецкая администрация.

Вслед за этим лондонский кабинет предложил петербургскому совместное выступление с целью посредничества между греками и турками («Петербургский протокол» 1826).

27. Греки приняли посредничество — турки отклонили; но т. к. султан не располагал больше свободными военными силами для подавления восстания, ему ничего не осталось, как обратиться к помощи самого сильного и впоследствии самого грозного из своих вассалов, египетского паши Мегемета-Али.

У того была и регулярная армия и порядочный флот, построенный для него французскими инженерами.

Египетские войска высадились в Морее и начали «усмирение» по обычному турецк. образцу.

Но у берегов Морей были уже англ. и рус. эскадры; к ним присоединились и французы (Лондонский трактат 1827) — на почве общего ревнивого отношения к вост. политике царя начал уже завязываться англо-французский союз, достигший полного расцвета тридцать лет спустя.

Турки слишком переоценили сознававшийся ими внутренний антагонизм «посредников», а египетский паша был слишком высокого мнения о своем флоте.

На требование эвакуации Морей турко-египетский главнокомандующий ответил отказом, а когда эскадры «посредников» вошли в Наваринскую гавань (базу турко-египетской армии), то по ним был открыт огонь.

Англичане и французы, хотели они этого или не хотели, были поставлены в отношения военных действий с турками (русские, конечно, очень этого хотели).

К большой досаде англ. правительства турко-египетский флот был уничтожен эскадрами, находившимися под общей командой англ. адмирала (1827).

После этого ничего не оставалось, как взять открыто греч. восстание под свое покровительство — в Морею был отправлен франц. экспедиционный корпус.

Султан попрежнему хотел видеть неприятеля только в русских и объявил Николаю I войну.

Турки были бессильнее в военном отношении, нежели когда бы то ни было, и, несмотря на все ошибки рус. генералов, рус. армия дошла на этот раз до Адрианополя, где и был подписан мир (в 1829).

Греция стала независимым государством, Сербия — вассальным княжеством султана, а Россия получила устья Дуная.

Русско-австрийский антагонизм имел с этих пор под собою прочную базу.

28. Новое средиземноморское государство оказалось, однако же, не русским вассалом, но английским.

Греция дала первый случай применения того «эмпирического закона», к-рый был формулирован в цитированных уже выше корреспонденциях Маркса и Энгельса о Восточной войне 1853 — 56 — о неизбежном зарождении «антирусской прогрессивной партии всякий раз, как только ка-нибудь часть Турции становилась наполовину независимой».

«Кровное родство и общность религии могут образовать еще много связей между русскими и юж. славянами; все же их интересы начнут расходиться с того дня, как южные славяне получат свободу.

Торговые интересы, вытекающие из географического положения обеих стран, делают это понятным».

Греч, пример был особенно показателен для этого влияния «торговых интересов», более сильного, чем всякие моральные связи.

Но история и всех других балканских государств вполне оправдала прогноз Маркса и Энгельса.

«Турки и южные славяне,—писали они в 1853, — имеют на самом деле больше общих интересов с Зап. Европой, чем с Россией.

И когда ж.-д. линии, идущие от Остенде, Гавра и Гамбурга к Будапешту, будут продолжены до Белграда и Константинополя..., влияние зап. цивилизации и зап. торговли на Ю.-В. Европы станет длительным».

29. Если устья Дуная закрепили русско-австрийский антагонизм, то освобождение Греции дало новый толчок развитию антагонизма русско-английского.

Но здесь это была лишь деталь картины.

Во-первых, переход русской армии через Балканы впервые ввел в область реального то, что было мечтой для Екатерины II и даже для Александра I, пока война шла на сев. берегах Черного моря и на Дунае.

Теперь вступление рус. войск в Константинополь было в полной мере в пределах военно-географической возможности — никаких «естественных преград» между армией Дибича и столицей султана более не было.

Во время адрианопольских переговоров Николай готовил захват Дарданелл и составлял на этот предмет инструкции для Дибича.

В предвидении этой же возможности англ. и франц. дипломатия посоветовала султану поскорее сдаться.

Николай не получил предлога для немедленного захвата проливов, но проекты 1829 дали руководящую линию всей вост. политике его царствования: что отложено, то было еще не потеряно.

Через четыре года, когда союзник султана в 1827, египетский паша, сделался его грозным врагом и египетские армии вторглись в Мал. Азию, рус. черноморский флот с десантным корпусом явился «защищать» Константинополь, к великому ужасу турецкого правительства, и «защитники» ушли не прежде, чем вынудили у султана конвенцию, превращавшую его в «сторожа при проливах» на службе России (Ункиар-Искелвеский договор 1833).

Султан обязался закрывать Босфор и Дарданеллы, по русскому требованию, для военных судов всех держав, кроме России.

Если бы этот договор исполнялся, Россия имела бы в образе Черного моря громадный, совершенно закрытый плацдарм, откуда рус. флот мог бы держать под шахом всю вост. часть Средиземного моря, сам будучи застрахован от всякого нападения.

А для того чтобы плацдарм был возможно более укрыт со всех сторон, Россия начинает новое обходное движение через Кавказ, долженствовавшее отдать в ее руки, вслед за сев. берегом Черного моря, и вост. его берег.

30. Уже в кампанию 1828 — 29 рус. войска вторглись в Мал. Азию с С.-В. — перед ними лежали открытыми коренные турецкие области, национальная база Оттоманской империи, поскольку последняя таковую имела.

Теперь шла речь о превращении в русского вассала не какой-нибудь Молдавии или Валахии, а ни более, ни менее, как самого турецкого султана.

Такого колоссального перевеса России над ее возможными противниками ни один из последних допустить не мог.

Попытка «перестраховать» Ункиар-Искелесский договор сепаратным соглашением с Австрией (Мюнхенгрецская конвенция о разделе Турции, сент. 1833) ни к чему не привела, от Австрии не удалось получить никаких обещаний, и Меттерних явно был на стороне Англии, а та не мирилась на меньшем, чем отмена договора 1833.

Чтобы сохранить последний, надо было воевать — Николай еще не чувствовал себя к этому готовым.

Русская дипломатия тщетно искала лазеек, чтобы сохранить сущность мирного завоевания Николая, поступившись только формой; она выбивалась из сил, доказывая, что только Россия может защитить султана от нового нашествия Мегемета-Али, а если за это примутся «морские державы» (Англия и Франция), то ничего не получится, кроме вреда Турции: поэтому надо сохранить за черноморским флотом право прохода, по крайней мере, Босфора.

Пальмерстон был неумолим и не мирился на меньшем, чем полное и совершенное закрытие обоих проливов для всех и всяческих военных судов, не исключая и русских, т. е. на безусловной изоляции рус, флота в том рус. озере, каким готовилось стать Черное море.

Большего англичане, пока, не требовали: что и Черное море может получить для англ. торговли капитальный интерес в ближайшем будущем, этого англ. дипломаты не предусмотрели.

31. Сначала (1840) было принято, что англ. и рус. флоты защищают Константинополь от Мегемета-Али (в 1839 вновь начавшего военные действия против султана) вместе: уже это фактически заключало в себе отмену Ункиар-Иске-лесского договора.

К этому соглашению отказалась присоединиться Франция, в этот период почти открыто поддерживавшая Мегемета-Али.

Но, когда последний заключил с султаном мир, перед Николаем оказался сомкнутый фронт всех заинтересован, держав, и «второй лондонской конвенцией» 13 июля 1841 было восстановлено «древнее правило», согласно которому ни одно военное судно (исключая посольских «стационеров») не могло проходить проливы ни в ту, ни в другую сторону.

Николай отступил на «исходные позиции» и с тем большей энергией занялся покорением Кавказа, т.е. подготовкой сухопутного плацдарма для нападения на Турцию, «сохранение» которой являлось, будто бы, одним из основных принципов его иностранной политики: до сих пор находятся историки, которые этому «принципу» придают серьезное значение.

Как Екатерина II после Кучук-Кайнарджи поняла, что дальше она не пройдет, не столковавшись с Австрией, так Николай теперь понял, что его планы неосуществимы без предварительн. соглашения с Англией.

В 1844 Николай лично отправился в Лондон и там договорился с лордом Эбердином, тогда министром иностранных дел, и с «принцем-супругом» королевы Виктории, что, в случае падения Оттоманской империи, Россия и Англия ничего не предпринимают иначе, как по взаимному соглашению.

Оставалось выжидать благоприятного момента, и он, казалось, наступил после революции 1848.

32. Вопреки обычному, не чуждому даже и старой марксистской литературе, представлению, рисующему Николая совершенно растерявшимся перед неожиданно нахлынувшими событиями, Николай по-своему отлично использовал роковой для многих его западно-европейских коллег переворот.

Реакции в Центральной Европе не на кого было опереться, кроме него.

На Пруссию он давил моральной силой лавины русских штыков, вот-вот готовых обрушиться с польского плацдарма; в Австрии угроза уже материализовалась, и знаменитую телеграмму Паскевича: «Венгрия у ног вашего императорского величества», без искажения можно было перевести: «Австрия у ног вашего императорского величества».

«Спасенную» им империю Николай готов был рассматривать как нового рус. вассала: «когда я говорю Россия, я говорю также и Австрия», пояснял он англ. послу во время их роковой беседы накануне Крымской войны.

Со спасителем буржуазной республикию Франции от социализма, Кавеньяком, у него установились прямо дружеские отношения; правда, тут у Николая оказался первый просчет: на президентских выборах прошел не Кавеньяк, кандидат рус. царя, а Людовик Наполеон, к-рого Николай, как теперь стало известно, мог купить, и за очень сходную цену, но пренебрег этим во имя верности Кавеньяку.

Тем не менее, и отношения к будущему Наполеону III казались не очень плохими, во всяком случае, были лучше, чем к Луи Филиппу перед 48 г.

В Англии у власти опять был Эбердин, к-рого Николай имел все основания считать своим личным другом.

Словом, для осуществления заветной мечты отношения складывались как на заказ.

33. Ошибка Николая была в том, что он всю свою политику строил на личных отношениях.

Привыкнув не считаться со слабым общественным мнением в России, он был убежден, что, раз министры и государи столковались, дело сделано; что его зап. контрагенты не так всемогущи, как рус. царь у себя дома, он мог бы убедиться на примере Кавеньяка, но урок не был использован.

А между тем, планы царя на Ближнем Востоке шли круто наперерез интересам как англ., так и франц. и даже герм. буржуазии.

Австрия и юж. Германия вообще, уже в 18 в. дорожившие свободой плавания по Дунаю, теперь, когда они упирались в устьях этой реки в рус. тупик, когда, с другой стороны, на Дунае стало развиваться пароходство, вдвойне тяжело чувствовали свою зависимость от Николая и с удвоенной энергией стремились от нее избавиться.

Всякий, кто пообещал бы освобождение Дуная от русской опеки, нашел бы на венской бирже союзников, а разоренное революцией австр. правительство слишком зависело от биржи, чтобы игнорировать ее настроения, даже если бы предположить, что это правительство, в пылу благодарности за подавление революции, совершенно забыло все старые счеты Габсбургов с Романовыми на Балканах.

Но Австрия, хотя и не на стороне Николая, все же не была и самостоятельной силой — война с Россией грозила бы ей теперь слишком большими опасностями.

Гораздо хуже для Николая было то, что его друзья в Лондоне бессильны были ему помочь, потому что их хозяин, англ. капитализм, менее всего желал дружить с рус. царем.

Превращение Англии в чисто промышленную страну в первой половине 19 века перевернуло всю систему англ. интересов на Востоке; еще в 1830-х гг. на первом плане здесь была защита подступов к Индии, почему Пальмерстон и удовольствовался тогда тем, что запер черноморский флот Николая, как в консервной коробке; Черное море само по себе Англию еще не интересовало.

Всего 10 лет спустя картина резко изменилась; англ. ввоз в Турцию увеличился в 2 1/2 раза (с 1,4 до 3,5 млн. ф. ст.).

Местное кустарное ткачество, работавшее в 18 веке даже на вывоз, быстро вытеснялось продуктами европейских фабрик: Алеппо, в начале столетия вывозившее тканей на 100 млн. фр., вывозило теперь на 7 — 8 млн.

Турок и араб стали одеваться в ткани фабричного производства, и являлся вопрос: у кого они будут их покупать?

Промышленный капитализм начал уже развиваться и в России, и если, благодаря низкой производительности труда, русские ткани обходились дороже, то география и политика были на их стороне: доставить рус. товары по речным артериям на берега Черного моря было легче, нежели вести их туда из Манчестера; правительство же Николая уже в 30-х годах сознательно ставило своею задачей «пролагать оружием пути торговле русской на Востоке», и на персидском рынке рус. текстильные фабрики уже господствовали почти монопольно.

Если мы прибавим к этому, что, наряду с англ., хотя и на втором после них месте, на Восток начинали итти и франц. товары и что товары английские часто попадали в Турцию на франц. судах (французы тогда опережали англичан в развитии парового транспорта на Средиземном море), то нам станет ясна экономическая база складывавшейся против Николая, но им не замечавшейся, коалиции.

34. Повод для столкновения нашелся мелкий и случайный, при чем обе стороны его намеренно раздували, одна — потому, что никак не ожидала, что из этого может выйти война, другая — потому, что этой войны желала.

Стремясь вознаградить католическую церковь за успешное одурачивание франц. крестьян в пользу восстановления империи, Наполеон III начал усиленно отстаивать старинные привилегии католических монахов в Палестине, в ущерб монахам православным.

Русское правительство поспешило вступиться за последних, имело дипломатический успех, и этот успех был его гибелью.

Николай решил, что наступил момент реализации его великого плана.

Турции были предъявлены условия, к-рых она не могла бы принять даже, если бы русские стояли на берегах Босфора (право «покровительства», которое имел рус. царь по отношению к Молдавии, Валахии и Сербии, должно было распространиться на всех христианских подданных султана, т.е. бОлыпая часть населения Оттоманской империи должна была зависеть не от Константинополя, а от Петербурга), а когда она, как и можно было ожидать, ответила отказом, Николай, в виде репрессии и меры понуждения, занял рус. войсками Молдавию и Валахию.

Верный своей дружбе с англ. консерваторами, он доверчиво посвятил в свои планы лондонский кабинет, через английского посла в Петербурге; за уступку русским Константинополя и проливов («на время», пытался смягчить это Николай) Англия должна была получить о-в Крит и Египет: отставая от жизни на двадцать лет, Николай все еще думал, что защита подступов к Индии для англичан самое главное.

Ударом грома из ясного неба было для него известие, что англичане не только не согласны на сделку, но, видимо, воспротивятся осуществлению его планов всеми силами.

В то же время только что уступивший в вопросе о «святых местах» франц. император двинул свой флот в турецкие воды, явившись защищать Константинополь раньше даже англичан, Австрия же мобилизовала свою армию и начала ее сосредоточивать на границах занятых русскими «княжеств».

Николай соглашался теперь очистить «княжества», но этого было уже мало; начавшиеся в Вене переговоры сразу обнаружили настоящую цель коалиции: обезоружение России на Черном море; черноморский флот не соглашались оставить даже в запертом помещении — он должен был исчезнуть.

На это Николай мог пойти столь же мало, как султан на исполнение его требования.

Но коалиция оказалась сильнее его; после Крымской войны (см.), по Парижскому миру (1856), Черное море стало нейтральным, русский военный флот на нем исчез, и Россия потеряла одновременно устья Дуная, перешедшие под международный контроль.

35. Парижский мир вернул Россию на «исходные позиции» перед Кучук-Кайнарджийским миром, ибо после этого мира право строить и держать военные суда на Черном море никем у России не оспаривалось.

Это был тяжелейший удар, какой когда-либо испытывала вост. политика Романовых со времен поражения Петра I на берегах Прута.

Немудрено, что следующие 20 лет сплошь наполнены попытками русского правительства аннулировать трактат 1856.

Этим была дана основная линия внешней политики Александра II, который не мог простить себе «этой трусости», как называл он подписание Парижского трактата.

Главную ошибку, приведшую к этому несчастию, рус. дипломатия (во главе которой в течение всего этого периода стоял один и тот же человек, князь Горчаков, главный участник венских переговоров 1854) видела в том, что Николай I в 1849 переоценил надежность Австрии и пожертвовал ей Пруссиею, которая поэтому, якобы, не могла притти России на помощь в трудную минуту.

Ошибку эту следовало исправить, помогши Пруссии стать хозяйкой в Германии, к чему она стремилась.

Т. к. это могло быть достигнуто только за счет Австрии, «предавшей» Россию в 1854, то чувство мести тут совпадало с дипломатическим расчетом.

36. Но к этой основной линии подошли не сразу - сначала Александр II прошел через унижение союза с Наполеоном III, который, к весьма неприятному изумлению англичан, оказался хозяином на Ближнем Востоке в первые годы после Крымской войны.

Благодаря слабому относительно развитию франц. промышленности, Франция располагала бОльшими капиталами для экспорта, чем Англия.

Турция начала выходить из феодального хаоса уже в 1830-х гг. и, б. или м. успешно, европеизировалась.

После Крымской войны было поставлено на очередь создание ж.-д. сети на турецких Балканах и в Малой Азии: постройка этой сети попала в руки франц. компании.

Подготовка новой, европеизированной, интеллигенции также оказалась в руках франц. профессоров и учителей.

Но самое главное - грандиознейшее техническое предприятие Ближнего Востока в эти годы, прорытие Суэцкого перешейка, оказалось франц. делом: англичане и тут опоздали.

Построенная ими в 1857 ж. д. от Суэца до Александрии была обойдена каналом Лессепса, которому англ. консерваторы сулили позорнейшую неудачу.

Кратчайший, беспересадочный путь в Индию оказался экономически в руках французов, закрепивших этим то влияние в Египте, которого они добились еще при Мегемете-Али.

Заграничный государственный долг Турции также был размещен, главным обр., в руках французов (около 60% всей суммы), командовавших и Оттоманским банком, сменившим «Константинопольский банк» - чисто английск. предприятие.

При таких условиях в союзе с Наполеоном III на Востоке явно большего можно было добиться, чем в союзе с Англией, за к-рый тщетно держался Николай I.

В то же время Наполеон III менее упрямо отстаивал нейтрализацию Черного моря, нежели англичане.

37. Но очень скоро обнаружилось, что зато он имеет другие намерения, крайне неудобные для царской России и всей ее внешней политики: он явно стремился осуществить «наполеоновские идеи», т. е. вернуть Францию к границам и положению Первой империи; это обозначало, во-первых, освобождение Польши, во-вторых, отнятие у Пруссии ее Рейнских провинций.

Польшу Романовы, может быть, выпустили бы из рук ради Константинополя, но не ради только отмены Парижского мира; отдавать же на жертву Пруссию противоречило основной идее рус. внешней политики.

С 1863 франц. союз Александра II определенно сменяется прусским (см. Альвенслебена конвенция, т. II, ст. 298), а когда Пруссия, во главе Германии, напала на Францию в 1870, рус. император прикрыл тыл своего союзника и помешал Австрии выступить на стороне Наполеона, обеспечив тем разгром последнего.

Немедленно вслед за этим Россия потребовала уплаты по векселю и, не дожидаясь окончания Франко-прусской войны, односторонним заявлением отменила статью договора 1856 касательно нейтрализации Черного моря.

Уже тут обнаружилось, что полагаться на Пруссию чересчур не следовало, вопрос пришлось перенести на решение общеевропейской конференции в Лондоне, где русской дипломатии пришлось пережить порядочно неприятных минут: Бисмарк отнюдь не желал рвать из-за России с англичанами.

Если Горчаков все-таки добился своего и Лондонская конференция (1871) разрешила России вновь завести флот на Черном море, то главной причиной было объективное соотношение сил: Англия одна не решалась открыто воспротивиться рус. планам, Австрия была в тисках между Россией и Пруссией и еще не оправилась от последствий 1866 (см. Австрия и Австро-Венгрия, история), Франция только что была разгромлена немцами и как военная сила не существовала.

38. Тем не менее, Александр II и Горчаков продолжали вести вост. политику, опираясь на Пруссию, превратившуюся теперь в Германскую империю.

С 1873, когда императоры Александр и Вильгельм заключили между собой секретнейшую воен. конвенцию, обеспечивавшую двухсоттысячной рус. армией Германию в случае нападения Франции и такой же герм. армией Россию в случае нападения Австрии, новая восточная война может считаться решенной: инструкция того же года обязывала рус. консулов собирать и доставлять всевозможные сведения о военном положении Турции, вплоть до мелочей расквартирования отдельных полков и даже рот.

Рус. армия начинает перевооружаться скорострельным ружьем последнего образца, на Черном море строятся броненосцы, правда, оказавшиеся на практике совершенно непригодными.

Одновременно, и еще раньше, была проведена «моральная подготовка»: внимание рус. общества сосредоточивалось на судьбах «единокровных и единоверных братьев» - славян Балканского п-ова, болгарскую молодежь начинали обучать в рус. гимназиях и ун-тах и т. д.

Послом в Константинополе был почти явный славянофильский агитатор, Игнатьев.

Но, со своей стороны, действовали и Англия, взявшая в свои руки военную подготовку Турции на суше и на море, и Австрия, связанная с Россией соглашением в том же 1873, но гораздо менее конкретным и определенным, чем русско-германское.

Бисмарк в частных разговорах всячески давал понять, что без дележа с Англией и Австрией русские планы неосуществимы; Англии он советовал дать право занять Египет, Австрию удовлетворить Боснией.

39. Но славянофильские лозунги, с которыми выступал теперь Петербург, исключали возможность дележки балканских славян, с Англией же Александр II после 1856 и 1871 не желал вступать ни в какие разговоры - на случай ее вмешательства Средняя Азия была занята рус. войсками, которые оттуда, по расчетам рус. генералов, в две недели могли вторгнуться в северную Индию.

Неизвестно, по случайным ли причинам или в связи с сознательными усилиями Австрии и Германии, но новая вспышка национального движения балканских славян, в сильнейшей степени подталкивавшегося рус. славянофильской пропагандой, но росшего и самостоятельно, в связи с экономическим ростом балканских народностей (при чем этот рост толкал их, как правильно в свое время предвидели Маркс и Энгельс, к Западной Европе, а не к России), застала рус. правительство в разгаре его подготовки: воевать с одной Турцией Россия была уже готова, но с Австрией и Англией - еще нет.

Пришлось с опозданием послушаться советов Бисмарка: Англии было обещано «честным словом», что Россия не захватит Константинополя, Австрия соглашением в Рейхштадте (1876, оформлено в марте 1877) получила право занять Боснию и Герцеговину, и ей было гарантировано, что Россия не допустит образования на Балканах большого славянского государства.

40. И то и другое, как показало дальнейшее, было военной хитростью.

Россия почти на два года оттянула свое вооруженное выступление, и борьба на Балканах успела пройти за это время две стадии: восстания в Боснии и Герцеговине, тайно поддерживавшегося из Австрии, и войны Сербии и Черногории с Турцией, совершенно открыто поддерживавшейся Россией посылкой офицеров и генералов, деньгами и т. д.

Оттяжка была выгоднее всего для турецкой армии, которую русские застали в 1877 (война была объявлена Александром II в апреле) совершенно не в том хаотическом состоянии, в каком ее рисовали консульские донесения; в особенности вооружены и снабжены турки оказались прекрасно лучшим англ. и отчасти герм. материалом.

Отсталая по сравнению с ними рус. армия могла задавить их только численностью, и то с большим трудом, после ряда поражений в Европе и Азии и ценою колоссальных жертв людьми (см. Русско-турецкие войны).

В феврале 1878 рус. армия была у ворот Константиополя; тут произошла «чистая перемена»: Сан-Стефанским трактатом 19 февр. стар. ст. ¾ Балканского полуострова были превращены в Болгарское княжество, номинально вассала султана, фактически же в «Задунайскую губернию» России.

Александр II очень желал и торжественного вступления рус. войск в Константинополь, толкуя свое обещание англичанам лишь как обещание не присоединения Константинополя к Российской империи.

Вопрос о проливах был предоставлен особому соглашению российского императора с султаном: смысл этого соглашения в данной обстановке не оставлял сомнений; в самом трактате этот вопрос обойден был молчанием -Турция лишь обязалась вновь и вновь не чинить никаких препятствий торговому мореплаванию.

К этому времени было бы и бесполезно разговаривать об этом с султаном, т. к. английский флот уже стоял в Мраморном море, и фактич. хозяином проливов были англичане, а не турки.

А следом за англичанами выступила и Австро-Венгрия, с протестом против нарушения заключенной с нею конвенции.

Этим ставилась на испытание другая, еще более секретная, конвенция - между Россией и Германией 1873.

Но тут обнаружилось, что Бисмарк вовсе не имел в виду предлагать герм. армию для поддержки рус. завоеваний на Востоке.

Россия же была совершенно истощена войною с одной Турцией.

Пришлось сдаться; решили капитулировать перед англичанами; соглашением 30 (18 стар, ст.) мая 1878 Россия отказалась как от «Великой Болгарии», так и от всяких поползновений насчет Константинополя и проливов; Болгарское княжество было ограничено к югу Балканскими горами (англичане предлагали это еще перед войной, в конце 1876); кроме того, в Европе Россия получила обратно отобранную у нее в 1856 часть Бессарабии (без устьев Дуная).

Зато в Азии ею были сделаны приобретения более крупные, чем по Адрианопольскому миру: в рус. владения был включен Каре, к-рый русским пришлось брать и в 1828 и в 1855 (последний раз с огромными жертвами), и Батум - лучшая гавань юго-восточного побережья Черного моря; англ. экспорт получил к этому времени рынки такой емкости в Индии и в Китае и, кроме того, настолько успел убедиться в медленности развития рус. индустрии, которая не могла заполнить даже внутреннего рынка, так что и внутри самой России англ. товары находили еще широкий сбыт, - что спорить с русскими из-за маленького сравнительно турецкого рынка для Англии не имело смысла.

42. Русско-английская сделка была торжественно оформлена Берлинским трактатом (13 июля 1878), не внесшим ничего нового в смысле результатов войны 1877 - 78 и существенным, главн. обр., как начало конца русско-германского союза и как первоисточник всех дальнейших осложнений на Балканском полуострове.

За месяц до этого Англия без всяких конгрессов, соглашением глаз-на-глаз с Турцией, получила от последней за свою поддержку остров Кипр.

Берлинский конгресс сделал попытку остановить на полдороге все процессы, совокупность к-рых образовывала пестрый клубок, именовавшийся В.в.

Национальное объединение сербов не было закончено: после 1878 осталось два независимых сербских государства, Черногория и собственно Сербия, часть сербов - количественно бОлылая, чем население этих государств—под властью Австрии, часть сербов - под властью Турции.

Часть болгар стала фактически вассалами России, перейдя на положение приблизительно Молдавии и Валахии перед Крымской войной; другая часть болгар получила автономию, наподобие той, какой пользовался остров Крит, непрерывно восстававший в течение всей второй половины 19 века и непрерывно стремившийся к воссоединению с независимой Грецией; третья часть болгар осталась просто на положении турецких подданных, как и раньше; и, кроме Крита, на таком же точно положении осталась и добрая часть греков - в Мал. Азии, на о-вах и на побережьи Эгейского моря.

Даже румынское национальное объединение не было закончено, хотя над этим хлопотали уже более 100 лет: часть румын осталась австр. подданными, каковыми они стали еще в 18 веке, часть сделал подданными рус. царя именно Берлинский конгресс.

Самое отсталое из племен п-ова, албанцы - наиболее прочная опора турецкого господства - не получили никакой определенной политической организации, хотя явно было, что процесс национального самоопределения должен когда-нибудь захватить и их.

И в самом центре п-ова было оставлено настоящее осиное гнездо, в образе Македонии, которая исторически была сербской, но которую по вероисповеданию и старой культуре греки считали своей, тогда как по новейшей культуре и по этнографическому происхождению большей части своего населения она была чисто болгарской, но уже с 14 - 15 вв. приняла в себя большее количество турецких иммигрантов, чем какая бы то ни было другая часть Балкацского п-ова, кроме непосредственных окрестностей Стамбула.

43. Не добившись национального объединения и не освободившись (за исключением румын) на все 100% от власти турок, балканские народности приобрели в то же время новую помеху на пути своего национального развития в лице своих «покровителей»: сербы - в лице Австро-Венгрии, болгары - в лице России, греки - в лице всей Европы вообще (на Берлинском конгрессе их интересы защищала Франция, традиционным их покровителем была Англия, Россия же имела в Афинах своего представителя в лице «королевы эллинов», племянницы русского императора, совершенно подавлявшей своего безличного супруга, который и сам, впрочем, вышел из тесно связанной с Романовыми датской королевской семьи).

Между собою «покровители» находились при этом в отношениях очень плохо скрываемой вражды, что, правда, иногда облегчало борьбу «покровительствуемых» за свою свободу, но зато втягивало их нередко в общеевропейские конфликты и делало их орудием интересов, ничего общего не имевших с их собственными.

Наиболее неприкрытым был русско-английский конфликт, но к началу 20 века из местного ближневосточного, каким он был в середине этого столетия, он превратился буквально в мировой, захватив и Центральную Азию и Дальний Восток.

В 1880-х гг. его очагом был Афганистан, с конца 1890-х - Маньчжурия и Китай вообще.

В этот период бывали моменты, когда Англия готова была купить отступление своего противника на главном театре весьма крупными уступками на второстепенных: в 1895 - 96 Англия не возражала против оккупации русскими Константинополя и Босфора (но не Дарданелл).

44. Предложение было чрезвычайно соблазнительно; «крест на св. Софии» страшно поднимал моральный престиж молодого царя (Николай II только что сменил Александра III), а занятие русскими Босфора навсегда предупреждало возможность повторения Крымской кампании.

Дело дошло до «технической» стадии: к берегам Черного моря стягивались войска, а в его портах сосредоточивались транспортные суда.

Но когда выяснилось, что предприятие сулит вооруженный конфликт с Австрией и, вероятно, с Германией, Франция же не считает столкновение из-за восточных дел за казус федерис, и помощь ее отнюдь не обеспечена (этой точки зрения в Париже держались вплоть до прихода к власти Пуанкаре в 1912), пришлось отказаться от соблазна.

Константинополь в порядке календарного плана был перенесен на «следующий квартал» (из опубликованной теперь записки русского министра иностранных дел от 1900 мы знаем, что совсем из плана он не исключался ни на одну минуту), вместо него Николай в следующем году захватил, по соглашению с Германией, Порт-Артур, и Россия быстро покатилась по дороге к Японской войне.

В следующем же еще году было заключено и новое соглашение с Австрией, с которой непрерывно «соглашались» все это время, в то же время энергично строя черноморский флот, после войны 1877 - 78 действительно возродившийся в виде грозной для Турции силы, и ж. д., по к-рым русская армия могла бы быть перевезена в кратчайший срок на Дунай, к берегам Черного моря и к границам Азиатской Турции.

Первое соглашение имело место еще в 1883; к нему привлечена была и Германия, с 1879 состоявшая уже в союзе с Австро-Венгрией против России.

Но в 1887 Бисмарк не отказался заключить секретный договор и с Россией против Австрии, при чем на этот раз был прямо упомянут Константинополь.

45. В этот именно момент России было труднее подойти к объекту своих вожделений, нежели когда бы то ни было, ибо неловкая политика Александра III только что лишила ее Болгарии.

«Задунайскую губернию» спешили эксплоатировать крайне грубо; Болгарию готовились наградить ж.-д. сетью, к-рая отрезывала ее от Зап. Европы и давала ей экономический выход только через Россию и бывшее под ее контролем Черное море (где у Болгарии не было никакого военного флота, а у России был, как мы сейчас видели, очень крупный), а для того чтобы провести этот план, сразу расшифрованный болгарской буржуазией, и удержать власть в руках рус. генералов, награжденных болгарскими министерскими портфелями, не стеснялись прибегать к самым решительным средствам, до государственных переворотов и террористических покушений на отказывавшегося быть русским орудием болгарского князя включительно.

В результате в Болгарии победила австр. ориентация, и новый князь, будущий царь, Фердинанд был ею принят из рук Австрии, но министерство при этом Болгария получила свое, национальное.

Вернуться опять в Болгарию хозяйкой царской России после этого уже никогда не удавалось, болгары оказались самой «неблагодарной» из балканских народностей, и рус. клиентом вновь стала, как в первой половине 19 в., Сербия, - для сербского народа Австро-Венгрия была главной помехой на пути к национальному объединению.

Но «календарный план» Николая II заставлял сербов ждать и ждать, перед Русско-японской войной Россия вновь заключила соглашение с Австрией (Мюрцштегское 1903), а разгром в Маньчжурии на несколько лет совершенно вычеркнул империю Романовых из числа руководящих европейских держав, и Австрия воспользовалась этим, чтобы окончательно закрепить за собой Боснию и Герцеговину и тем раз навсегда обрубить крылья сербским мечтам о национальн. объединении (подробности см. в статьях Антанта и Балканские войны 20 в.).

46. Но паралич романовской империи был временным; Русско-японская война, ослабив Николая II в чисто военном отношении, по своим результатам политически оказалась для него выгодна, вынудив ликвидировать более чем полустолетний конфликт с Англией.

В 1907 Романовы капитулировали перед Англией еще раз, но на этот раз гораздо основательнее, чем в 1856 или в 1878.

Было ли и тут дело «отложено» или вовсе потеряно, это могло решить лишь будущее, но в данный момент Николай получил, благодаря русско-английскому соглашению 1907 (см. Антанта), такую свободу действий на Ближнем Востоке, какой он никогда ранее не имел.

Только что подавленная революция толкала в то же время к новым «подвигам»: все реакции в мире стремятся скрасить положение изнасилованных ими народов победами и одолениями над внешним врагом; Николаю II после 1905 - 1907 внешнеполитич. эффекты были так же необходимы, как Наполеону III после 2 декабря 1851, как Николаю I после 14 декабря 1825.

Новая война за Константинополь и проливы была логически неизбежным выводом из неудачи первой русской буржуазной революции; что она могла привести ко второй, и уже на этот раз удачной, это предвидел Столыпин, резко остановивший первую константинопольскую авантюру 1907, но это было вне кругозора, доступного его повелителю.

Тем более, что старая феодальная Турция в эти годы не только уже разваливалась, но, можно сказать, окончательно развалилась.

Что это обстоятельство турок как таковых может еще более усилить, а не ослабить, это выходило за пределы кругозора не только Николая II, но и всей Антанты вообще.

47. В период русско-турецкого конфликта 1876 - 78 в Турции начинает складываться и быстро растет течение, берущее окончательно верх в начале нашего столетия, — течение, к-рое можно окрестить как «западнический национализм» и воплощением которого являются т. н. младотурки (см.).

Их идеалом было турецкое национальное государство - в противоположность интернациональной Оттоманской империи, - но живущее не старыми клерикально-феодальными традициями, а вполне европейское по своей политической и военной организации. По существу младотурки представляли собой ту тенденцию национального самоопределения, которая давно уже охватила другие народности империи султанов, последовательно завладевая греками, румынами, сербами и болгарами, а теперь добралась и до самих турок.

Первая вспышка младотурецкого движения относится к кануну Русско-турецкой войны 1877, отмеченному провозглашением в Турции конституционного режима (см. Мидхат-паша); на счет младотурецкого одушевления в значительной степени относится упорство сопротивления турок рус. армии в эту войну, - упорство, так изумлявшее старых рус. генералов, привыкших считать турок ничтожным противником; но разгром, который в конечном счете потерпели в этой войне турецкие армии, положил конец и этому одушевлению.

Абдул-Гамиду II крайне легко было на фоне этого разгрома восстановить самодержавие, по свирепости - если не по достигаемым успехам - не уступавшее самодержавию старых султанов 16 - 17 веков.

Была, однако же, часть турецкого государственного организма, которую именно разгром заставил европеизировать.

Это была армия: под руководством герм. инструкторов и обученных в герм. школах офицеров она была приведена в такой вид, что в 1897 почти с быстротой прусских кампаний 1866 и 1870 покончила с греч. армией (во время войны из-за о-ва Крита; о-в был все же фактически присоединен к Греции, но это было уже дело держав - «покровительниц», а на поле битвы верх остался за турками).

Как это нередко бывало и в Зап. Европе (Италия в 1820-х гг., Польша 1831), националистически-революционное движение свило себе гнездо именно среди европеизированного офицерства.

48. Пример русской революции 1905 еще более поднял настроение, и в 1908, в стройном военном порядке, стоявшая в европейских областях Турции армия (центром были Салоники) ликвидировала самодержавие Абдул-Гамида.

Он вынужден был сначала уступить, восстановить конституцию, попытался организовать контр-революцию и был окончательно свергнут (в 1909).

Все громадное значение этого события, фактически означавшего возникновение национального турецкого государства на месте интернациональной Оттоманской империи, было понято распоряжавшимися судьбою Турции европейскими державами лишь долго спустя, уже после империалистской войны.

В первое время эти державы оценивали совершившееся с грубо эмпирической точки зрения своих ближайших интересов: революцию произвели ученики Германии, значит, все это – герм. интрига.

49 Герм. капитализм к этому времени давно уже начал завоевание Ближнего Востока.

Он делал это с большим шумом и театральными эффектами, на к-рые так падок был Вильгельм II, торжественно объехавший Турцию, Сирию и Палестину (1898), всюду произносивший политические речи и бравший все и вся под свое покровительство.

Все это было еще, может быть, более смешно, чем страшно, но у дела сейчас же оказалась и серьезная сторона.

В 1903 герм. компания принялась строить ж. д. от Константинополя до Багдада (см. Багдадская железная дорога, т. IV, ст. 303).

Повторялась история с Лессепсом и Суэцким каналом: англичан опять обходили с фланга, только в другом направлении.

Справиться с франц. обходом стоило некоторых хлопот, но тут помогла Франко-прусская война (канал был открыт почти накануне этой войны) и ее последствия.

С тех пор как Англия приобрела в 1876 большую часть суэцких акций, а в 1882 оккупировала Египет своей армией, это дело можно было считать ликвидированным; с 1904 Англия и Франция были притом союзницами.

Теперь возникало новое осложнение: держава, которую Англия никак не могла рассматривать как свою союзницу, могла оказаться со своими войсками ближе к Египту, Суэцу, Персидскому заливу и Индии, чем сама Англия; Турция явно была только ширмой; стратегического значения Багдадской дороги герм. публицисты и не думали скрывать.

50. Новая, национальная Турция или должна была стать орудием Антанты или не должна была существовать вовсе.

Но первое означало бы конец всем романовским мечтаниям о Царьграде: Турция как член Антанты была бы неуязвима.

В интересах России было пойти вторым путем, а с Россией приходилось считаться, готовясь к конфликту с Германией.

К тому же турецкий национализм был плохим примером: из-за него выглядывал национализм арабский, египетский, алжирский, мароккский и т. д., а это очень усложняло положение как Англии, так и Франции.

Словом, России позволили и даже помогли образовать союз балканских государств против Турции (см. Балканские войны 20 в., т. IV, ст. 501), из предосторожности ввели только в него Грецию, чтобы в союзе были и «свои» люди.

Очень, впрочем, скоро оказалось, что Болгарию Россия не имеет оснований считать «своей» и что главная «опасность» Константинополю грозит именно от болгар (см. там же).

51. Лондонский мир (30 мая 1913) фактически покончил с «Европейской Турцией».

За турками в Европе остался только Константинополь с его районом.

В. в. слился с вопросом о Константинополе и проливах.

После поражения Болгарии (см. Балканские войны 20 в.) на этот остаток европ. части империи оттоманов было два соискателя: Россия и Греция.

Англия всего охотнее уступила бы Константинополь грекам, что легко было бы оправдать и национальными соображениями: и в 20-м столетии греков в Константинополе было больше, чем турок.

Но это опять означало разрыв с Россией, а, между тем, англо-германская война приближалась.

Оставалось уступить Константинополь русским на возможно менее выгодных для последних условиях и взяв с них максимальную плату.

Что Турция, превратившись в национальное государство, сможет лучше защищать старую оттоманскую столицу, чем это могла старая империя султанов, это никому не приходило в голову: поражение в Балканской войне казалось безошибочным ручательством, что Турция «разложилась».

52. Зимою 1913 - 14 план новой константинопольской авантюры был готов в Петербурге, и не было Столыпина, который мог бы ему помешать.

Предлогов было сколько угодно - и экономических и политических.

Война с Италией из-за Триполи, а позже Балканские войны давали Турции повод несколько раз закрывать проливы: между тем, в 20 столетии почти 90% экспортного хлеба шло из России через проливы, и закрытие последних означало для рус. торговли 30 млн. р. убытка в месяц.

С другой стороны, все военные поражения Турции не только не вытеснили нем. инструкторов из турецкой армии, но, наоборот, обострили нужду в них; младотурки были убеждены, что их побили лишь потому, что армия не была достаточно германизирована, и крупный герм. генерал Лиман фон Сандерс был приглашен на роль фактического главнокомандующего турецкой армией.

Хотя это фактическое командование турецких войск герм, военными специалистами имело место и раньше, - турецким же флотом командовал англ. адмирал, так что равновесие как будто было соблюдено, - тем не менее в Петербурге появление Лимана фон Сандерса сочли достаточным предлогом для вооруженного захвата Константинополя.

Но младотурки ловко отпарировали удар, превратив герм. генерала из главнокомандующего в простого консультанта.

Из-за этого начинать войну не мог даже Николай II; приходилось дожидаться нового предлога.

Но младотурки оказались хитрее, чем кто бы то ни было мог ожидать.

В июне 1914 великий визирь Талаат-паша был в Ливадии с поклоном у рус. царя и здесь предложил рус. министру иностранных дел Сазонову (см.) ни более ни менее, как русско-турецкий союз в будущей войне.

Едва ли Талаат был настолько наивен, чтобы думать, что при данных условиях его предложение будет принято русскими: вероятнее всего, турки просто хотели разоблачить рус. империализм до конца и иметь в руках неопровержимое доказательство того, что «миролюбивое» царское правительство стремится к насильственному захвату турецкой столицы.

53. Когда империалистская война разразилась, турки вновь, и еще более настойчиво, повторили предложение: на этот раз, кроме прежней цели, они могли иметь в виду и внести раскол в среду Антанты; англичанам, конечно, было бы очень приятно, если бы турки остались хотя бы прочно нейтральными - тогда не пришлось бы заботиться о защите Египта, Суэцкого канала, Персидского залива и т. д.

Правда, в обмен за свой союз турки требовали возвращения островов Эгейского моря, т. е. как раз ущемления англ. клиента, Греции.

Тем не менее, Антанта поколебалась, и Константинополь опять грозил уплыть от Сазонова, если бы на выручку не пришла Германия.

Герм. ориентация по-прежнему была сильна среди младотурок, в правящих кругах Турции шла борьба, и появление в этот именно момент в Дарданеллах двух герм, крейсеров бросило гирю на весы именно германофильской партии.

Тем временем Россия ничего не отвечала на предложения, ее армия была разбита в Восточной Пруссии, германская же, несмотря на Марну, прочно закрепилась в 70 км от Парижа.

В результате еще через месяц Турция вступила в войну - против Антанты.

Русско-турецкая война, «легальный» повод для захвата Константинополя и проливов Россией был налицо, - оставалось этот повод реализовать.

54. Но тут и начались настоящие трудности.

Турецкий флот, с двумя герм. крейсерами, был приблизительно равносилен русскому; рус. дредноуты, которые давали черноморскому флоту решительный перевес над турками, не были еще готовы; но самое главное - война на германо-австрийском фронте шла так, что оттуда рус. главнокомандование не могло уступить ни одного полка, а турки для защиты своей столицы обладали 250-тысячной армией.

Русские военные специалисты постепенно стали вести цинические речи на ту тему, что теперь всякие мечты о Константинополе и проливах надо оставить - дай бог с немцами справиться.

А тем временем опять, как в дни Балканской войны, возникла новая «опасность» - от союзников: как тогда Болгария, так теперь Англия вела себя крайне подозрительно и, видимо, не прочь была гарантировать себя на случай появления русских в Константинополе предварительным захватом Дарданелл.

Этим, в сущности, реализовалось бы старое англ. предложение 1895: Босфор и Константинополь - России, Дарданеллы - Англии.

Рус. дипломатии при такой обстановке не без труда удалось добиться формального мандата на свою будущую добычу, при чем, как ранее герм. крейсера «спасли» ее от «опасности» турецкого союза, так теперь удачная защита немцами Дарданелл от англ. флота «спасла» Константинополь и проливы от англ. опасности.

Меморандумом 12 марта 1915 англ. правительство гарантировало России переход в ее руки после победоносного окончания войны Константинополя с прилегающей к нему зоной (при чем Константинополь чрезвычайно выразительно был обозначен как «богатейшая добыча всей войны»), под условием соблюдения будущим хозяином проливов интересов всех балканских государств, при чем особенно было подчеркнуто значение для союзников Греции.

В особенности Россия должна была обязаться строжайшим образом соблюдать свободу торгового плавания через проливы: возможность рус. таможни в Дарданеллах заранее была исключена самым решительным образом.

55. В сущности, старый Ункиар-Искелесский договор (см. выше) давал России, в смысле материальных выгод, немногим меньше.

Тон англ. меморандума был такой, что в вынужденности англ. согласия не могло быть сомнений.

По почти официальному признанию англ. военных кругов (после войны), решающую роль сыграла уверенность англ. правительства, что в случае его отказа Россия могла заключить сепаратный мир с Германией на условиях свободы плавания для рус. военного флота через проливы (что Вильгельм предлагал уже Николаю за несколько лет до войны как взятку за разрыв союза с Англией.) Англ. согласие преследовало, т. о., узко практическую цель - удержать Россию в рядах Антанты.

Рус. дипломатия никогда и не считала дела решенным соглашением 12 марта 1915.

За неделю до Февральской революции министр иностранных дел Покровский подал Николаю записку, где доказывалось, что если Россия фактически не захватит Константинополя до конца войны, то она его и не получит; в то же время военные специалисты более, нежели когда бы то ни было, стояли на том, что экспедиция в Босфор в данный момент- вне возможности.

Англичане, со своей стороны, в частных разговорах заявляли царю Фердинанду Болгарскому, что вопрос о Константинополе может быть еще и пересмотрен, а подпивший «великий князь» Борис говорил публично, что из-за Константинополя России придется еще воевать с Англией.

56. Для этой войны, о к-рой пьяные говорили, а трезвые думали, подготовляли союзников, - и «перестраховали» Константинополь сделкой с Францией, гарантировав последней левый берег Рейна.

Основываясь, гл. обр., на этой перестраховке, за Дарданеллы держался и Милюков, хотя после Февральской революции ни о какой экспедиции в Босфор не могло быть и речи.

Брестский мир устранил подобные разговоры из области даже теоретических возможностей.

С тем вместе сошел с исторической сцены главный из соискателей «турецкого наследства», тот, без к-рого нельзя себе представить В. в. со второй половины 18 века.

И, как нельзя быть более выразительно, в войну немедленно вступила, против Германии и Турции, Греция.

При поддержке греческой армии болгары и турки были доведены до капитуляции двумя неделями раньше, чем сдалась сама Германия (перемирие с Турцией в Мудросе было подписано 30 октября 1918).

57. Казалось, ничто не стояло поперек дороги англ. плану ликвидации В. в. в пользу Греции.

Но неожиданно тут-то и оказалось, что план неосуществим.

Франция как раз готовила свою экспедицию против большевиков в Черное море; что ее господство в Одессе и Крыму будет столь эфемерным, руководители ее политики, разумеется, не подозревали, и отдать свой тыл на милость и немилость Греции они были всего менее готовы; слабые, только что разгромленные, турки были гораздо спокойнее.

Франция сейчас же нашла себе союзника в лице Италии, являвшейся прямым конкурентом Греции по части островов Архипелага и кусков Малой Азии, обещанных итальянцам как плата за их участие в империалистской войне.

Англичане вынуждены были отказаться от мысли о полном удовлетворении их «опекаемых»; греч. армии остановились там, где останавливались русские в 1878 и болгары в 1913.

58. Но дальше дело пошло еще хуже.

В 1920 Севрский трактат окончательно ликвидировал Оттоманскую империю как в Европе, так и в Азии; но в том же году турецкий парламент в Константинополе принял «национальный пакт», окончательно оформивший образование Турции как национального государства.

И победители Турции с удивлением должны были увидеть, насколько усилилась Турция теперь, когда она была ограничена теми областями, где турки жили компактной массой, где народное хозяйство было в их руках, где они не являлись только в качестве солдат, чиновников или «городской черни», где турки были крестьянами, ремесленниками и торговцами.

Англия все-таки надеялась вознаградить своего клиента вместо Константинополя хотя бы Смирной: «национальный» предлог легко было найти, ибо и города западного берега Мал. Азии - наполовину греческие, как сам Стамбул.

Но эти порты были экономически необходимы новому национальному государству Турции, и в борьбе за них турки обнаружили энергию и умелость, ошеломившую их недавних победителей.

59. В кампаниях 1921 - 22 греч. армия была разгромлена, и в результате их греки потеряли не только Смирну, но и Адрианополь.

«Солидарность» держав Антанты тут проявилась во всем блеске: в то время как Англия готовилась оказать вооруженную поддержку грекам, Франция признала турецкое национальное правительство Ангоры и заключила с ним выгодный торговый договор.

60. На Лозаннской конференции (1922) турки ультимативно потребовали передачи им Константинополя («временно» занятого английским гарнизоном) и ушли, не получив удовлетворения по этому пункту.

Год спустя пришлось уступить, и Лозаннским трактатом 24 июля 1923 турецкое национальное государство было признано всеми державами с Константинополем как его интегральной частью.

Бывшие предметом векового спора проливы были признаны нейтральными под охраной Турции, и военные суда всех наций получили право их свободного прохода.

Этим заранее была обеспечена возможность в случае надобности второй черноморской экспедиции против большевиков.

Но, отвоевав обратно Константинополь, турки не вернули туда своей столицы, - она осталась в Ангоре, оправдав тем прогноз Маркса и Энгельса, писавших еще в 1853:

«Азиатская Турция представляет собою истинный центр тех сил, к-рыми еще располагает Турецкая империя.

Мал. Азия и Армения, в к-рьгх турки, главн. обр., жили в продолжение четырехсот лет, образуют резервуар, из к-рого всегда почерпался материал для турецких армий, начиная с тех, к-рые стояли под стенами Вены, и кончая теми, к-рые были разбиты при Кулевче не весьма удачными маневрами Дибича.

Азиатская Турция, несмотря на свое редкое население, образует все же слишком сплоченный комплекс магометанского фанатизма и турецкой национальности, чтобы пробуждать в ком-либо желание ее завоевать».

История разрушила только предрассудок относительно близкого родства «магометанского фанатизма и турецкой национальности», показав, что две эти вещи вполне разделимы, но основная мысль этого места «Восточного вопроса» - что национальное турецкое государство имеет прочную базу в Малоазиатских провинциях бывшей Оттоманской империи - вполне оправдалась событиями последних лет.

М. Покровский.